— Ты о чем? Что случилось? — спросил ошалевший от таких слов Стас.
— Узнала я все про твою гнилую сущность! И про то, как ты в ресторанах себя вел в моем отсутствии и как Аню лапал!
— Да не было такого! — закричал Стас в трубку, что только рассмешило меня. Видимо, он настолько упертый, что до последнего будет отрицать причастность к своим поступкам. Как же не повезло его будущей жене, как же я ей не завидую!
— Да пошел ты со своими оправданиями! — равнодушным тоном произнесла я, потому что мне, правда, было уже все равно до него, до его поведения, до его жизни. — Я завтра подаю на развод и больше знать тебя не хочу. И если я увижу тебя в радиусе километра возле своего дома или где-нибудь еще, куда я пойду, я тебя убью собственными руками! — сказала я простым, будничным тоном, словно речь шла о чем-то обыденном, но никак не об убийстве. — Я серьезно тебе говорю! Я убью тебя, мне терять уже нечего, — почувствовала я, как слезы снова выплеснулись наружу. — Прощай, ублюдок! Да будь ты проклят! — не услышала я ответа от Стаса и сбросила вызов, не собираясь больше блокировать его, потому что была уверена, что он больше никогда не появится в моей жизни. Уж очень убедительно прозвучали мои последние слова.
Я села на деревянную скрипучую лавочку во дворе панельных пятиэтажек, уставившись на песочницу неподвижным, застывшим взглядом. Неподалеку на спортивной площадке школы мальчишки гоняли футбол, эмоционально комментируя происходящее; на балконе хрущевки женщина развешивала белье, прижимая телефонную трубку плечом к уху; в соседнем дворе громко лаяли собаки. Жизнь не остановилась, жизнь продолжается… Продолжается у всех, кроме меня. Во мне и вокруг меня не осталось больше жизни, лишь одно мерзопакостное существование непонятно ради чего. Наверное, это и есть самое страшное наказание: просто родиться, просто быть вынужденной проживать эту жизнь, потому что тебя родили. Но кто-нибудь спросил меня, хотела ли я рождаться? Я кому-то давала свое согласие? Сейчас, прожив здесь какое-то время, я стала дорога для мамы и для своих друзей, и не могу просто так взять и уйти в небытие, потому что причиню им своим уходом неистовые страдания. Лучше бы меня просто никогда здесь не было, ни дня в этом мерзком, отвратном мире, который за последние четыре дня я возненавидела всем сердцем.
Я разучилась чувствовать время, ставшее для меня пустой градацией однообразных, ничем не примечательных минут, каких было и будет великое множество, только толку от них нет никакого. Вставая с лавочки, я ощутила пронзительную боль в затекшей от неудобной позы спине. Я взглянула на дисплей телефона: на часах было двенадцать ночи. Родители наверняка уже уснули, а значит, можно спокойно возвращаться домой, зная, что не придется ни о чем с ними разговаривать.
