Она была первой за три дня, кто спросил разрешения, а не кинулся сразу беспардонно хватать нас.
— Погладьте, можете и на руках подержать, если хотите, — ответил продавец.
Женщина опустила руку в коробку, и я влип в нее своим мокрым носом. Как же хорошо от нее пахло, этот запах чем-то напоминал мне запах нашей мамы. Она аккуратно трепала меня за ухо, и говорила что-то, тембр ее голоса был таким успокаивающим, что мне захотелось, чтобы она взяла меня на руки. От всех остальных, кто хватал меня, я пытался увернуться, хоть и безуспешно, но пытался, а к ней мне хотелось, мне казалось, что она очень теплая. Я встал на задние лапы и потянулся вверх по ее ладони.
— Ты хочешь ко мне на руки, малыш? Ну пошли, твой хозяин разрешил.
Она поставила на пол свою сумку, и аккуратно взяв меня обеими руками, достала из коробки. Потом прижала к своей груди, как что-то очень ценное и хрупкое. На ней было легкое открытое платье, и еще у нее большая и пышная грудь, и я улегся на ней как на перине. Еще ни от одного человека я не чувствовал того, что исходило из ее сердца. Позже я узнал, что это Любовь. Безусловная. Что-то подобное исходило и от нашей мамы, когда она вылизывала нас с братом. Мне было так хорошо с этой чудесной женщиной, я даже представить не мог, что она положит меня на место. В эту холодную и бездушную коробку. Но она положила. Тогда я выл и скулил так, как будто меня бросили с обрыва. Женщина взяла свою сумку и медленно отошла от нас. Мне кажется, что тогда настоящие слезы катились из моих глаз. Хозяин кричал на меня, и хотел, чтобы я замолчал. Он тоже не знает, что дети все одинаковы, неважно собачьи они или человеческие. Я не замолкал, и тогда он начал бить меня. Мне было все равно, и я не переставал выть, эта чудесная женщина, от которой пахнет ванилином и немного моей мамой бросила меня, что может быть хуже?
— Пожалуйста, не бейте его, — услышал я сквозь собственный вой голос чудесной женщины, — я куплю его, только не бейте.
Моя спасительница. Я буду верен тебе до конца своих дней. Тогда я еще не знал, что меня отдадут на растерзание избалованному ребенку, но мы уже ехали в метро на день рождения Вероники. В метро было страшно, все вокруг тряслось и качалось, но чудесная женщина прижимала меня к своей груди-перине, и мне становилось спокойнее.
А потом меня вдруг подарили. В первую же минуту, как Вероника взяла меня на руки, я описал ее, из-за чего и поднялся первый скандал. Лена кричала на Геру и Ольгу Сергеевну (тогда я и узнал, как ее зовут) что они две мямли, разбаловали Веронику. Что они под дулом пистолета не должны были идти у нее на поводу. Что теперь эта псина (то есть я) изгадит весь дом, и так далее и тому подобное по списку. Я испугался крика этой грозной женщины и спрятался под стол, он был накрыт скатертью, свисающей почти до самого пола, и там я был как в форте. Через минуту ко мне под стол залезла Вероника. Она была очень грустной, и в глазах ее стояли слезы. Тогда я подошел к ней, и начал лизать ее щеку. В тот момент я понял, что и эта девочка одинока во всем этом красивом доме, с кучей игрушек, одежек, и всего, что только можно пожелать. Она также испугалась эту грозную женщину, свою маму. Но ведь так не должно быть, мама должна быть защитой, а не угрозой. Мне было жаль Веронику, несмотря на то, что она была ребенком, и часто делала мне больно. Она никогда не воспринимала меня как живое существо, я был для нее игрушкой, и она могла показушничать перед другими детьми на детской площадке.
