— Возьми девчонку…
Матрос протянул руки и рывком выбросил Ленку на палубу.
— Ребята, а вы?
— А нам капут, — Димка кивнул мне головой, и я понял его.
Медленно, по сантиметру перебирая ногами, стали уводить лодку из-под дебаркадера и нам это удалось! Выведя лодку, мы встали у сходней и обессиленные упали на дно. К нам подошли матросы:
— Ну ребята, ну молодцы! Взрослым такое редко удается!
И в их голосах слышалось подлинное восхищение и уважение нами. Они дали нам закурить, пожали руки как настоящим мужикам и сказали на прощание:
— Вы сегодня родились снова!
Я потом понял, что должно было случиться. Лодку затащило бы под дебаркадер, разбило бы в щепу, а нас нашли бы дня через 3—4, если бы не затащило под плоты, а напор воды был, конечно, слабым, если наших мальчишеских сил хватило вывести лодку.
По радио услышал, что в Смоленской области, в деревне, где родился автор знаменитой песни «Катюша» открыли музей этой песне, а на берегу речки поставили памятник. Вот и вспомнилось. Война окончилась, домой возвращались солдаты. Улицы, базары заполнились гимнастерками с орденами. И на ночных улицах слышалось звяк-звяк-звяк — слышался перезвон медалей в такт шагам. Редко, среди этой героической массы мелькали сероватые личности, старающиеся быть незаметными. Это были бывшие пленные из немецких лагерей. Появились ярко накрашенные девицы в пестрых одеждах, они наоборот выделялись среди наших сереньких и незаметных девушек, как бы пришибленных войной. Репатриантки коснулись западной жизни. «Предатели Родины» ведут себя вызывающе нагло, как завоеватели. Для нас детворы это было непонятно и мы, как могли, гадили этим «немкам»! Кидали горящие окурки в раструбы модных тогда ботиков, которые мы так и звали — «плевательницы». На спину вешали на ниточках с крючками дохлых мышей, презервативы и прочую гадость, но чаще злыми мальчишескими голосами пели «Катюшу»:
Позабыла Катя про Ванюшу,
Письма Вани в печке все сожгла,
На походной, на немецкой кухне,
Молодого повара нашла!
Я не помню всей этой песни, перефразированной из всем известной, она была злой и похабной, как тогда говорили. Интересно, есть ли в том музее вариант этой перефразировки? Жаль, если нет, а надо бы, ведь это тоже глоток нашего времени, того без которого не полна будет атмосфера послевоенного быта.
РУ №5. Убегаем по выходным в степь. Под Ерзовкой от грейдера до Волги ровная как стол степная равнина. Вот по этому полю лежали скелеты в три ряда в шахматном порядке. Видно, как кое-кто успел отрыть ячейку, кто-то только начал копать, а кого-то сразу уложило. Мы насчитали триста с гаком черепов. Была ранняя весна 1949-го. Земля голая, серая, только белые скелеты на ней, да сгоревший Т-60. Мертвый танк сопровождает атаку мертвой цепи солдат. На голых мослах обрывки истлевших обмоток, рваные остатки обмундирования, дырявые каски, искореженные винтовки. Видимо, все годное к употреблению уже собрано. Наверное, тогда, осенью 1942-го их подняли в атаку, прямо на пулеметы — метрах в двухстах пулеметные гнезда. Стреляных гильз в гнездах по колено. Да потом пошел снег, убитых прикрыло. Война ушла, а они остались. Потом осенью по полю пустили трактор и тракторист запахал останки этих бойцов. В 1978-м году я с Сашей на его «Колхиде» проехал по этому полю. Кукурузу убрали и среди пеньков стеблей лежали обломки костей. Я рассказал Саше историю этого поля. Неужели нельзя было сельсовету организовать сбор и захоронение останков? Проще под плуг? Я поднял затвор от трехлинейки, вздохнул и бросил его в пахоту. Немцы своих убитых хоронили каждого в отдельной яме. И только когда их стремительно гнали, они бросали своих погибших. А нашим было все равно — и отступая и наступая, куда бросать тела своих товарищей.
