Война закончилась как-то незаметно. В марте встречали Папу. Приехал в классном зеленом вагона, а уезжал в красном товарном, как звали их тогда — «телятнике». Из вагона выходит огромный военный в шинели с пистолетом на боку, в серых валенках с двумя чемоданами в руках и вещмешком за плечами. А на перроне белый снег, на крыше вагона белый снег и весь город накрыло белым снегом. Белый снег и серый военный, мой Папа, а я его не узнаю. Он был не такой, тогда, при прощании в сентябре 41-го. Пять лет войны… Военный бросает чемоданы и обнимает одной рукой меня, другой Маму. Я дичусь, а по опыту поглядываю на оставленные чемоданы. Мама радостная, красивая, веселая. Пришли домой. На столе бутылка «Горного Дубняка», американская тушенка в квадратных банках, сыр в круглых, галеты. Я сыт. Вылез из-за стола. В сенцах я залез в карманы шинели, а там кроме зажигалки нет ничего, а курить так зверски хочется. Вернулся за стол и незаметно из-под руки Отца увел одну папироску. Стою у крыльца и курю «Северную Пальмиру». Незаметно подошел Отец и положил мне руку на плечо: «Куришь? Не прячься, я знаю, что ты куришь и папиросы без спроса — на бери, захочешь курить, спроси, я дам…» Мне и стыдно и радостно, вот какой у меня хороший Папа!
У Отца на шинели полевые погоны, Отец говорит, что идти в город нельзя, заберут в комендатуру, а какая тут комендатура-то в селе? Но Папа соблюдает дисциплину — снимает погоны с гимнастерки и цепляет на шинель. Снимает с ремня пистолет, кладет под подушку и уходит с Мамой в город с пустой кобурой. Я беру пистолет и в сарае расстреливаю две обоймы в стену, нарисовав на ней мишень. Мою стрельбу прервал сосед, и я не успел зарядить расстрелянные обоймы. Отец мог бы и не заметить, патронов было много. Естественно соседи Отцу доложили, и он мне устроил основательную порку. Это было последнее рукоприкладство, больше он никогда меня не бил. Через два года я ушел уже в самостоятельную жизнь, полностью оторванную от дома. Что тут поделаешь? Я уже был вполне сформировавшийся бродяга. Отпуск закончился, и Папа возвращается в часть. Мама едет с ним в Бобруйск в запасной офицерский полк, оттуда Папа и демобилизовался. Мама рассказывала потом, что ее удивили военные в соседнем лагере. Они были все в иностранной форме и у них были квадратные фуражки. Папа объяснил ей, что это расформировывается Польская дивизия, но почему она не в Польше? На что Папа ей ответил: а потому, что Польские дивизии состояли из Русских солдат с «польскими» фамилиями. Что им делать в Польше, если они не знают польского языка? Политика. Как-то Папа позвал меня, и мы пошли в степь, он взял с собой чехол от армейской фляжки, полный пистолетных патронов к ТТ. Пистолет Папа сдал в части при демобилизации, а патроны остались. Мы погуляли, посидели на насыпи недостроенной железной дороги Милерово-Саратов. Эту дорогу строили вредители и их всех расстреляли еще до войны, только вот насыпь и осталась. Погуляли — пора и домой. Папа нашел сусликовую норку, уходящую вертикально вниз, открыл чехол и тяжелой струей высылал патроны в эту норку. У меня перехватило дыхание.
