После этого я бойцам табак не продавал, а раздавал за так, но бойцы всегда давали мне что-то «на память», или кусочек сахара или занятную безделушку, взятую из дома как талисман. Один подарил хорошую деревянную ложку, а другой монету-полтинник. Шурка меня не понимает, у него отец-то дома и у нас с партнером разлад. А у меня теплый контакт с бойцами, я сижу с ними как равный, курю, спрашиваю, разговариваю и это очень приятно. При торговле этого не было. И всегда они мне говорили: «Брось, сынок, не кури, затяжная и поганая привычка». Но я уже не мог бросить, да и не хотел.
Я иду. Тропинка давно исхожена, вьется через пустырь и проходит рядом с А-образной опорой электросети. Обычно я ходил тропинкой, огибая опору, а тут взял и пошел под «А», а невдалеке дымил костер, вероятно, кто-то жег мусор. Только я поравнялся со столбом, как сзади треснул взрыв, и что-то с хрустом врезалось в дерево столба. Я повел глазами, а в дереве торчала зазубренная синеватая железяка величиной с две моих ладони, на уровне моих глаз. По спине поползли мурашки и потек холодный пот. Я мгновенно представил себе, если бы я пошел, как обычно, то этим осколком мне бы снесло пол головы. Я сам подрывник, дилетант-сапер самоучка, огромное количество взрывпредметов уничтожил в кострах, но никогда, никогда не взрывал рядом с дорогой или вблизи жилья. А эти стервецы подорвали снаряд рядом с пешеходной тропкой и в жилом секторе. Спасло меня какое-то чудо сверхъестественное! Верь — не Верь!
Санька Поп рассказывал, да и от других слышал. Было это где-то у нас на Дар-Горе. Какой-то мальчишка затащил на подловку немецкий МГешник с магазином. Возился он с этим МГешником, то ли разбирал, то ли собирал, но только он у него вдруг сработал и полоснул неожиданно очередью по соседскому сараю. Время было голодное, соседи выкармливали чушку, вот этой поросятине и досталась солидная порция пуль из МГ. Шум, крик — скандальное дело! А у этого «пулеметчика» отец пришел на побывку из госпиталя по ранению, отпустили его на недельку домой. Отходил папаша своего отпрыска так, что тот неделю лежал на брюхе, а еще неделю ходил, оттягивая штаны на заднице. Латки терли нежную кожицу, только что проросшую на ранах. Было такое, ходила эта байка. Да и меня Маманя частенько шпыняла за этот, чужой грех.
Я жду Маму в конторе. Приезжает Мама грязная, усталая. Я передаю ей записку: «По приезде сразу явиться к Комаричеву». Это какой-то начальник. Пришлось идти к нему домой. Приходим, постучались, вошли, стоим у дверей. Комаричев ест, молча, не глядя на нас. На столе горка печеной картошки, бутылка с постным маслом, коврига хлеба. А я хочу есть, хочу есть — жрать хочу! У меня во рту липкий комок слюны, в желудке шевелятся жуки и спазмы до боли, меня аж качает. Комар доедает не торопясь все, собирает крошки в ладони и высыпает их в рот. Мы стоим молча, я не слышу о чем долго и нудно выговаривает Комаричев. Мама тихо и молча плачет, слезы текут по щекам. Наконец Комар нас отпускает, и мы молча идем домой, держась за руки. В 1948-ом году Мама встретила дочь Комаричева на рынке, от нее узнала, что Комаричев погиб в Ашхабадском землетрясении.
