Говорят, что на уборке трупов работали пленные, я не видел. Работали выздоравливающие из госпиталей и мобилизованные 16—17 летние парнишки и девушки. Нам, безотцовщине, нужно было чем-то поживиться, и мы обходили трупные залежи. Можно было найти консервы, курево, спиртное. У наших можно было найти и деньги и другое, что можно было обменять на базаре на еду. Выпивка попадалась редко и, если попадалась, то день считался удачным. За фляжку или бутылку можно было выменять солидное количество еды. В нашей кодле у всех было много ножей, зажигалок, авторучек. Сигареты впитывали трупный запах и для курения были не годны, кроме тех, что мы извлекали из немецких ранцев. Дома у всех были спрятаны пистолеты. Снимал я тогда и немецкие медали и награды, монеты и складывал все это в ящик. Ящик был у меня хороший, железный, я его вытащил из какого-то блиндажа и припер домой.
Когда я стал взрослым? Когда я себя почувствовал большим? Наверное, это было летом 43-го. Шел я по улице, по-моему, по Республиканской. Из-под развалин дома, из подвала, вылез шкет лет пяти-шести и обратился ко мне: «Дядя, а Дядя, дай прикурить?» Вот это обращение ко мне наполнило меня таким чувством огромного превосходства, что я, посмотрев на шкета сверху вниз, как гусь на червяка, сказал ему солидно так: «Рано тебе еще курить, ну да ладно, все равно война», и подставил ему свою самокрутку. Картина, наверное, была, со стороны смотреть, уморительная. Два оборванца на фоне развалин и один у другого прикуривает. У малого френч немецкий с обрезанными полами и рукавами, у большого тоже френч до колен с засученными рукавами и штаны трофейные с обрезанными штанинами. Я тогда был тонкий, звонкий и прозрачный и вечно голодней.
Как-то среди кирпичной крошки заметил лямку от солдатского сидора. Потянул — не тянется. Стал разгребать, достал солдатский вещмешок, развязал — две пары белья, крошки от сухарей, обгрызенные пачки концентратов — мыши уже проверили и попользовались, и хорошие пуховые перчатки, жаль не сезон. Белье сменял на толкучке на харч. На другой день пошел торговать перчатками. Долго ходил с ними, никто не берет. Потом попался мужичишко, маленький и злобный. Схватил меня за шиворот, избил, отобрал перчатки и пинками выгнал с базара. Почему? Зачем? За что? Нас несколько человек детворы. Живем всей кучкой в подвале. Крохотная каморка, залезаем через окно. В нашей берлоге сухо и тепло, а все другие ходы завалены. Натаскали тряпья, шинелей и спим вповалку, а поутру расходимся. В найденном мною сидоре остались байковые портянки и полотенце с куском мыла. Портянки и полотенце отдал какой-то девчонке с грудным мальцом на руках. У нее ничего не было совсем, а дите было завернуто в кусок мешковины. Она посмотрела на меня, взяла и ничего не сказала. Малец у нее был грязный, синий и страшный. Я вернулся в развалины, взял кусок мыла, хотел отдать девчонке, но ее уже не было, а мыло я потерял, наверное, помню не менял. Сам не мылся я тогда, хотя может быть и сменял на что-то, убей — не помню, а мыло было товар дефицитный.
