На том же кочетовском горизонте другой большевик, Иван Шевцов, упорно пытался нащупать связь времён. Времени у него было побольше, поэтому тексты свои доводил, шлифовал, старался обойтись без кочетовской неряшливости. Удивить в итоге Шевцов смог, а достучаться до глухих, остановить нас у бездушной черты — не сумел. И таланта не хватило. И грамотного выбора позиции. За товарищами пошёл, как научили, за Родину встал, а за Бога — постеснялся. Однако, как мог, стучал Иван-богатырь, во все колокола, до последнего верил, что сможет, в «Набат» бил — всё, что мог, сделал, чист перед предками.
И хоть не полон Шевцов, но местами очень хорош.
Не разменивай, говорит он Ладе, настоящие чувства, не потакай праздному бездушью, не за себя только отвечаешь, девушка, за всех нас — как станем жить без любви?
«В поднебесье Бородинского поля — ясный голубой покой», «во всю окоёмную ширь — благостная золотая тишина» — вот мир, оставленный нам предками для равной и справедливой жизни. Мир, который отстояли от господ и фашистов наши деды и отцы. Дети, неужели вы не видите нового фашистского наступления на русскую землю?
Пусть Шевцов атеист, а всё равно мимо правды не прошёл, склонил гордую голову «Во имя отца и сына». И с памятника нужную строчку выхватил: «Доблесть родителей — наследие детей». Пропадут дети, не почитающие доблестных родителей. Неужели, прав оказался?..
Не великие они русские писатели? Возможно. Но под время лозунгов и вранья не прогнулись. И как-то не выходит о них спросить: зачем писали? Что про Кочетова, что про Шевцова — не получается. Зато про русскую литературу, с которой «разговаривал» Прилепин, — сколько угодно. Тут ребята подобрались и талантливее, и способнее, и учёнее, и знают побольше, и волю им дали, а что они выбрали? Неполживое солженицынское бытиё? То есть согласиться с неравенством, как с законом жизни, и кланяться Западу?
Так это никакая не новость. Посчитать мир обязанным крутиться вокруг себя, много ума не надо. Вот только русскому миру от таких желаний ни жарко, ни холодно. У него свои законы. А те, кому дано это понять, а они понимать отказываются, получаются в миру лишними людьми.
Про лишнего человека нас ещё в школе учили, не поднимая всей проблемы целиком. В советское время выгодно было учить, что в появлении лишних людей виновато царское общество эксплуататоров и рабов — верно это только отчасти. Печорин — вестник времени удобного выбора: «Не удаётся переделать систему, надо в ней укрепиться, как все делают». Вот только приспособленчество его не спасает. Предназначенный для великих дел и не совершивший их, ощущавший в себе силы неимоверные, ушедшие на пустое, Печорин сам рассудил себя, отказавшись жить. И от дневников своих отказался — не было такого прапорщика, не жил он вовсе.
