С другой стороны, уравновешенный Олег научился змеиному коварству затуманивания мозгов. Он как елей лил, доставая Канцева разговорами про терпение и прощение. Злил, не понимая своей недалёкой головой, что Фёдор не собирается и не будет мириться с бывшей женой и старшей дочерью. Сдохнет, а не будет.
Однажды вынудил Фёдора признаться, что тот так и не собрался навестить мать с сестрой. Понятно, что матушка ждала, и он мечтал её повидать, но зачем теперь об этом говорить, раз не получилось?
— Сколько же ты их не видел? — спросил Олег.
— Лет сорок. Да я ведь почти собрался поехать. Если бы не заболел.
— Мать одна жила?
— Одна. Сестра написала, что до последнего дня не болела, зачем ей помощники?
Осадок от разговора остался неприятный. Как будто Канцев не понимал, что мать не вечная.
И ведь как тянуло его на родину! Чего, действительно, не съездил?
Хоть Жора не лез ему в душу.
Этот присаживался осторожно, молчал сначала и как будто таился, словно ждал, когда станет неразличим в окружающем пространстве. Только потом спрашивал, с обязательной извиняющейся улыбкой.
— Я гляжу, барабан готов, — полувопросительно сказал Георгий в своё последнее появление.
— Готов, — откликнулся Канцев. — Уже покрутили на нём тяжёлый конус. Всё работает. Мелочи остались: закрыть дырку с двигателем. Или крышку туда какую приладить с защёлкой. Покрасить ещё надо. Хотя Петрович говорит: не надо, а то заставят нас белить потолок и красить стены.
Основную работу по новому механизму Канцев сделал уже давно. А про оставшуюся дырку рассказывал людям вторую неделю. Не исключено, что тому же Георгию тоже уже про неё рассказывал. Работы там было на день или два. С покраской ему мужики помогут — пусть ещё день. И можно бы было рапортовать Кузьмичу. Но никак не складывалось. Не мог себя заставить. Это как наваждение у него стало в последний год. Со всем так. Самую сложную работу Фёдор сделает, а пустяки, мелочёвку, закончить — душа не лежит. Что на работе, что дома.
— А сами как, Фёдор Викторович? Ничего?
— Вроде ничего. Вялость к вечеру. Возраст, погода. А потом я тебе хочу сказать, что перестал уважать медицину. Ну как можно так травить людей, как они делают?
— Ты понимаешь, — воодушевился Канцев, — они мне в голове серьёзно намутили. Многое стал забывать. Иногда в ушах шумит. Не смейся, не от приёмника; он, наоборот, помогает. А, впрочем, смейся. Знаю, что вы надо мной посмеиваетесь. Не бойся, не обижаюсь. Сам бы смеялся над чудаком, который вроде бы только что разговаривал, а уже спит.
