Расстались они абсолютно довольные друг другом. Говорили о многом, почти ничего Фёдор не запомнил, кроме возникшего спора о небесной иерархии.
Фима, отвлёкшись от просвещения Фёдора, откуда есть, пошла христианская Библия, изложил схему связи человека с Богом, а Фёдор к ней привязался. Земную трёхходовку «человек — душа — дух» он проглотил, а в небесной усмотрел лишнее звено. Спросил Фиму, зачем Богу нужен и херувим, и серафим на разных уровнях? Сказал, что у Престола достаточно одного, кому ангел мог передать сведения о человеке.
Уверенность Фёдора зиждилась на бабушкиных рассказах о старых иконах, на которых шести- и четырёхкрылые высшие существа имели общий образ с человеческим ликом. Образы были подписаны «Херувим» или «Серафим», но бабушка объясняла внуку, что это одна Небесная Сила, окружающая Божественный Престол.
Фёдор запомнил озадаченный вид пьяного Фимы, не сумевшего ему достойно возразить.
Дальше в стихотворении серафим раскрыл человеку глаза и уши, позволив проникнуть во все тайны сущего, вместо вырванного языка вложил в уста жало змеи, вместо трепетного сердца — пылающий огнём уголь, после чего лежащий в пустыне трупом будущий пророк восстал, услышав Божий приказ встать, исполниться волей Бога и жечь глаголом сердца людей.
Да, согласился Фёдор с поседевшим суворовцем, незачем создателю требовать от пророка исполниться Божьей волей, если нам от рождения дарована своя…
Прочитав «Пророка», Канцев снова включил Зазнобина, чтобы ещё раз послушать о том, что за друзей-декабристов Пушкин должен был быть сослан в Сибирь, а за «Гаврилиаду» — пожизненно сидеть в казематах Шлиссельбургской крепости, но после тайной беседы с императором получил его защиту и возможность творить на воле.
Было похоже, что капитан первого ранга действительно восстановил смыслы состоявшегося разговора поэта и императора Николая.
«Ваше величество, я не поддерживаю мятежников. В „Андрее Шенье“ я описал участь, ожидавшую меня в случае их победы».
Николай поверил, он читал ходившее в списках стихотворение про обезглавленного поэта.
«Пушкин, это ты написал «Гавриилиаду»?
«Да, Ваше величество?»
«Зачем?!»
Пушкин к этому вопросу был готов. Сначала он хотел, попросив разрешения, прочитать из поэмы: «С рассказом Моисея Не соглашу рассказа моего: Он вымыслом хотел пленить еврея, Он важно лгал, — и слушали его…». Потом передумал и, следя за глазами императора, другими словами объяснил, что хотел отделить веру Богу от атеизма в любом его проявлении; от мятежного, неприкрыто сатанинского, до спрятанного в церковных традициях.
