В состоянии отстранённости от тела Канцев пребывал вплоть до окончания курса химиотерапии. Потом он вроде бы вошёл в себя, но скоро вновь пришлось идти через анализы и процедуры к следующему курсу, и вновь впасть в странное, хоть и уже привычное состояние заданного, не требующего осмысления движения и наблюдения за собой со стороны.
После второй химии он продолжал отключаться, но разово, в отдельные дни и ночи, и, как он понял, чтобы не испытывать боль.
Канцев вообще не помнил боли и удивлял тем самым допытывающегося до него недоверчивого врача. То, что его тело на боль всё-таки отзывалось, он понял случайно, из претензий носатой соседки.
«Фёдор, Вы уже замучили нас своим криком по ночам! Если так болит, вызывайте скорую! Ложитесь в больницу!».
Она тоже ему не поверила: «Можете мне не врать. Я ещё не глухая. Если это безобразие повториться, мы сами Вас отправим!»
Неужели он так кричит, что пугает детей и стариков? Неужели отключается и ничего не чувствует? В принципе Канцев не считал это невозможным.
А соседка у него слишком докучливая. Бывают же такие неудобные люди. Она и за храп ему выговаривала. Неужели он так храпит, что слышно за капитальной стеной?
Удивительно, как он не ответил соседке в том же вызывающем тоне.
Впрочем, процесс лечения, а главное — то приобретённое плавающее состояние отрешённости, в котором Канцев временами находился, снова переменили его отношение к людям, снизив уровень злобы и внутренней неприязни, так досаждавшие ему перед походом к докторам. Фёдору снова стало интересно и модели свои поладить, и посмотреть, чего там наговорили и написали отринутые им профессора Рунета, у которых хоть прощения проси за несправедливые наговоры.
А когда он почти отошёл от заморочивших голову лекарств, вышел на работу и почувствовал искреннее сочувствие и приязнь коллег по работе, подогретые осторожным, играющим меж облаков весенним солнышком, да под громкие беспокойные и беспорядочные увещевания воробьиной стаи, попрятавшейся среди густо торчащих обрезанных кустов, окружавших мусорный контейнер, — это чувство только усилилось и принесло прежнюю радость ожидания нового знания, созвучного томящейся душе.
