Обидеться на Рылова всерьёз, даже когда тот нёс сущую ересь, было невозможно. Вот и на Жданова обидеться у Канцева не получилось. Пусть так называемый профессор рекламирует сомнительные глазные капли и лекарства от всех болезней дальше — бог ему судья.
А из Зазнобина и Ефимова у Канцева получился собирательный образ, оказавшийся схожим с памятным Фёдору по работе после университета и наверняка теперь профессором Ефимом Моисеевичем Стецким.
Хотя Канцев был осторожен с евреями, Фиму он считал исключением. Во-первых, Моисеевич был из умных русских евреев, вроде бы не таящих камень за пазухой. Во-вторых, Фиму всегда уважал простодушный Сашка Рылов. В-третьих, на глазах Канцева прошла история, которая могла вогнать в ступор любого, но из которой Стецкий вышел достойно и без показных обид.
Историю на ровном месте раскрутили некоторые институтские скептики. Им показалось, что Фима слишком скор, по какой причине его кандидатскую диссертацию завернули под гильотину чёрного эксперта. Фима не стал рвать на себе волосы. Он переписал работу заново и так убедительно, что снял все вопросы.
Наконец, по уровню знаний и эрудиции Фима Моисеевич должен был стать не названным, а настоящим профессором, у каких учился Канцев.
Такими же настоящими Канцеву виделись и Зазнобин, и Ефимов.
Цепкий взгляд, осторожность, умение владеть вниманием аудитории, готовность раскрыться перед тем, кто вникает, чувствующаяся глубина знаний, некоторое занудство от работы преподавателем и обескураживающая добросердечность.
Внешние черты сложного образа сложились почти поровну: если к пасмурной нижней части лица Зазнобина добавить верхнюю часть лица Ефимова с его улыбкой, освежить полученное чёрными глазами с подсмеивающимися огонёчками и прибавить толику иронии в морщинки у глаз и рта и мягкой одутлости в щёки, — выйдет вылитый Стецкий.
Но Стецкий — это не Сашка Рылов. Профессор Стецкий мог Канцева многому научить. А мог и обмануть, если бы захотел.
Вот почему разозлённый Канцев первым делом взъелся проверять ценность знания, почерпнутого им через вестников новой концепции.
Всё в полученной информации теперь раздражало Фёдора Викторовича. Ему казалось, что анонимный Внутренний предиктор, которого представляли Зазнобин и Ефимов, нарочно подсказал сдвинуть порог критического восприятия информации, чтобы Фёдор ошибся.
Разработанная концепция оперировала весьма общими понятиями и позволяла конструировать логически непротиворечивые цели и схемы управления обществом, которые можно было усмотреть и в ткани талантливых текстов. К примеру, так нравящийся раньше Канцеву концептуальный анализ сочинений Пушкина и ряда других известных произведений выявлял второй смысловой ряд, которого могло и не быть.
