Хотелось блевать, так, чтоб выворачивало наизнанку. Чтоб выблевать всю себя, всё, что тяготило душу. Я обидела человека в самый неподходящий момент! Я ехала домой на автомате по грязным пустым улицам ночного города. Хмель уже выветрился. Тяжелый туман не пропускал свет моих фар, на десять метров вперед всё терялось в зыбучей пелене. Размытые фонари, всплывающие по бокам, были давяще «жолты», именно «жолты», через «о». Я сильней выжимала газ. Хотелось пить и курить, очень сильно напиться и накуриться до одури, чтоб склониться над унитазом и выворачивать кишки, биться головой о сливной бачок и плакать пьяными слезами. Чтоб стало невыносимо физически плохо: может, тогда душевная тошнота отступит на второй план. Дорога была скользкой, я почувствовала, что меня временами начинает заносить: еще чуть-чуть, — и я не впишусь в следующий поворот. Проклятый туман! Мерзкий! Одна мерзость вокруг меня, и внутри тоже! Поэтому меня так часто тошнит, это моя собственная мерзость накапливается, оседает на стенках, уже подступает к горлу! Срочно надо проблеваться! Но давно закрыты все супермаркеты и ларьки, и я не могу купить сигарет и алкоголя! Я кусаю губы и тихо матерюсь, хотя знаю, что даже если б всё было открыто, я б ничего не купила, а также приехала бы домой, укрылась с головой пледом и умирала от тошноты, тихо выдавливая капли мерзости через глаза со слезами. Хотелось нестись бесконечно в этом тяжелом непроглядном тумане, я так уже привыкла к нему. Но последний скользкий поворот с заездом на бордюр — и вот он, родной проклятый дом. Здесь есть унитаз и плед, но нет сигарет и водки. Я опять матерюсь. Что ж, придется перечитывать «Утраченные иллюзии», чтоб выдавить из себя хоть пару капель той тошнотворной гадости, что внутри меня.
* * *
Три часа ночи. Я открыла дверь своим ключом и тихонько зашла в квартиру, стараясь делать всё как можно тише. Не включая свет, я расстегнула сапоги усталыми негнущимися руками. Затем стала шарить по пуговицам пальто, которые несколько часов назад нежно расстегивал Рома, и я чувствовала дрожь его пальцев. Я тихо повесила пальто на вешалку, но вдруг петелька оборвалась, и пальто с громким шелестом упало на пол, звякнув пуговками. Фак! В комнате заскрипел диван, и я услышала, как, кряхтя и сопя, поднимается мама. Нет! Только не это! Из комнаты послышалось шарканье ног в поисках тапок. Я схватила сумку, я хотела проскочить в свою комнату и спрятаться под одеялом. Я была не в силах разговаривать с ней. Но не успела. Мама включила свет, — и мы встретились в коридоре. Столкнулись нос к носу в узком проходе: она — располневшая, с всклокоченными поседевшими волосами, в старой дешевой ночнушке, и я — с размазанной косметикой, пахнущая дорогими духами, алкоголем и мужчиной. Мама прищурилась от яркого света, начала тереть глаза, и я увидела, что она очень зла.
