Старуха удивилась и подошла.
— Ещё ближе.
Селим и Сулейман, незаметно для неё, стали между нею и присутствовавшими.
— Ну, вот я… Чего тебе надо?
И не успели ещё вскочить чарахдагды, как князь, с криком: «Джансеид!» схватил старуху за плечи и сжал её стальными руками так, что она не могла шевельнуться… Как вихрь, со двора, с кинжалом в руке ворвался в саклю молодой человек, Селим и Сулейман расступились, пропустив его, и опять заслонили от чарахдагцев.
— Джансеид, враг… кровный враг!.. — крикнула старуха.
И не успела ещё она опамятоваться, как тот тихо проговорил:
— Мать, прости нас!
Он отвёл её руки, взрезал кинжалом её платье и припал губами к её шее.
Как только случилось это, Селим и Сулейман вложили шашки в ножны и отступили. Князь спокойно сел на тахту. Теперь личность Джансеида была священна в этой сакле.
Исполнив обряд, молодой человек, опустив глаза вниз, скромно отступил в угол.
Старуха, шатаясь, упала на тахту и закрыла глаза. Она тихо плакала, вспоминая убитого сына. Всё её тело вздрагивало. Присутствовавшие, по обычаю, молчали. Благоговейная тишина, такая тишина, что дыхание людей здесь было слышно, всех точно давила. Князь давал выплакаться старухе. Он понимал, что та переживает в эти минуты страшное горе. Смерть её сына останется не отмщённой.
— Аллах, Аллах! где твоя правда?
Опять смолкла старуха. В это время счёл возможным вступиться один из почётнейших чарахдагцев.
— Зейнал, канлы тянется у вас уже три поколения. Немало доброй крови пролилось из-за него.
— Джансеид, — заметил другой, — хороший, славный джигит. Тебе он будет верным, преданным сыном.
— Ты потеряла одного и нашла другого. Ещё неизвестно, какой из них лучше.
— Прости его, Зейнал. Ты знаешь, — раз он коснулся устами твоей шеи, — он такой же сын тебе, как и убитый Алий.
Старуха продолжала плакать.
Уважая её горе, гости опять замолкли. В эту минуту за дверями послышался топот коня. Кто-то подъехал к сакле, соскочил с седла. Мальчик выбежал и подхватил повод, и ещё мгновение, и Хаджи Ибраим вошёл в саклю.
— Прости, князь, что я не держал твоё стремя. Если бы я знал, что ты окажешь моему дому такое благодеяние своим приездом, то…
Но тут он вдруг увидел Джансеида и широко раскрыл глаза. Ещё мгновение, и Хаджи Ибраим забыл бы, что тот его гость, что тот у него в кунацкой. Дикий, полный ненависти крик, и, с кинжалом в руке, лезгин кинулся к врагу.
Тут случилось нечто, от чего кинжал выпал у него из рук, и сам он попятился, точно увидев между собою — мстителем и врагом, своею добычею — призрак.
