Первый штурм Гарма закончился, как уже написано выше, уничтожением всех 119 человек, которые участвовали в десанте. Это официальная версия. Но в травматологическое отделение самой большой республиканской больницы был доставлен человек с ранением ноги — единственный везучий десантник. Это другая, неофициальная версия.
Я работал в этой больнице врачом в реанимации, и, естественно, мне не составляло труда пройтись в травматологию и все узнать на месте. Посмотреть на раненого, может быть, даже поговорить с ним. И я даже предпринял такую попытку.
У гражданской войны есть исключительная особенность — особая мифологизированность событий. Слухи и домыслы возникают так настойчиво, что даже то, что видел сам, приобретает какую-то весьма зыбкую ценность. Невозможно становится утверждать, что все было именно так, а не иначе. Вероятно, дело тут в некой творческой составляющей восприятия каждого отдельного человека под воздействием сильных эмоций.
Словом, я не уверен, что видел именно последнего десантника — хотя раненый, конечно, был. С подвешенной ногой в гипсе. Была охрана, несколько человек с автоматами — предполагалось, что «не наши» врачи могут его отравить… Как тут мог помочь автомат Калашникова? Логика тех дней говорила, что может. Увидев охрану, подходить я раздумал.
Вся история первой попытки захвата столицы Каратегина для меня, тогда душанбинского горожанина, как и для моих друзей и знакомых, была окрашена самыми яркими цветами. Этому было несколько причин.
Первая — инерционная. Душанбе уже несколько месяцев был в руках боевиков Народного фронта, которые воспринимались как «свои», и, следовательно, нормальная власть была как бы восстановлена. «Чужие», исламисты и боевики-демократы — название, которое сейчас кажется довольно смешным, — отступали, их гнали. Нам это казалось справедливым. Мы — если использовать терминологию Гражданской войны 1918—21 годов — были «белыми», сторонниками прежнего режима. Мы были реакционерами, нас не радовало религиозное возрождение.
Вторая причина — историко-художественная. Враг отбит от наших ворот, ожесточенно огрызаясь, он отступает. Последний удар, красное знамя полощется, солнце встает. Аналогия была, конечно, неполной, и Гарм Берлином не был, однако картина вроде складывалась узнаваемой. То есть почему-то верилось, что когда Гарм будет взят — все как-то вдруг завершится.
Из основных причин, а было и множество мелких, еще надо назвать тотальное отсутствие чувства юмора в тогдашней атмосфере. Это отсутствие юмора не давало возможности видеть нюансы, картины рисовались одним плотным цветом. Красный, зеленый… «Наши» — доблестные басмачи, «их» басмачи — вполне кошмарные. Какие уж тут шутки…
