спи, моя хорошая, привыкни
к ужасу бессмысленности мысли.
Маде ин — Бутырка и Матросска…
Карты, чётки, искренняя жалость
к личности, которую в полоску
вырядили, места не осталось
для аллегоричности рисунка,
всё предельно ясно и тревожно,
что ещё осталась часть рассудка,
та, что синим выбита на коже.
И самое нежное слово — "Проклятье!",
я мёртв, как под крышей застрявшая птица,
и крылья тревожного серого платья
рассеянной тенью… И дышит убийца
июньской прохладой, неспелою вишней…
Обрывки рассказов — зубчатые бритвы,
последние стоны всё тише и тише,
и вот уж убийца любовью убитый
глядит на пошедшее в серую известь
безмерное, рыхлое, трупное небо…
Любовь — это может быть светлая низость,
любовь — это больно, бесстыдно, нелепо.
Срывается, мчится, в осколки — там губы,
ложится на сцену-диван балерина,
и грубым, предельно жестоким и грубым
быть должен сейчас… Её имя — … И в спину
точёной клюкой постучалась, моргнула,
смеялась старуха над радостью этой!
Немного, недолго — на кладбище Тула
поставлена, знаешь, я верю в приметы.
И жду, если даже минута, чуть меньше,
я жду, где-то "да" зажигается в лёгких…
Я счастлив, проклятье, последние вдохи,
пусть даже в мой гроб своё "да" ты прошепчешь.
Вот здесь удушье, дым, дышать,
и снова Цой, и кто-то громче,
и гнётся жёсткая кровать
под тушей волчьей.
Вот здесь иконы, спины, бог
кривит тушёванную рожу.
И каждый здесь — Евгений Фокс,
я тоже.
Мучитель — лёгкий никотин,
я видел мрак, в нём было небо,
на небе праведник. Один.
Убийца Авеля и Глеба.
Вот здесь расстёгнут шар земной
как у поддатого ширинка,
закончил петь водитель Цой,
мои животные инстинкты
когтями рвут на музах лиф,
чтоб разглядеть любовь без кожи.
Я буду жив, я буду жив.
И жить никто мне не поможет.
От ветра, от ветра, пакеты, газеты,
тревожные мысли, спокойные сны,
на сливе болтается юное лето,
несчастно влюблённое в свежесть весны.
Всё та же пластинка — навеки заело,
звонки, сигареты, последний этаж,
и это пугливое, хрупкое тело,
и тысячи мыслей, подарков и краж.
Напиться, напиться болотного фрэша,
сыграйте со мной, я держу в рукаве
шута для чудовищно глупых насмешек
и жадную память о жадной Москве.
От ветра, ответы, вопросы о пенье,
мне нравится нота — округлое "до",
и всё было до (исключение — деньги,
которые после)… Постойте, не то,
не тем, не о том! Окажите любезность,
сожгите счастливый трамвайный билет,
несчастными легче заглядывать в бездну,
где ветер, пластинки и дым сигарет.
Травинка, говорящая с горой,
оглохший от наушников послушник,
