Подборка стихов А. Ханжина с предисловием А. Сомова | страница 18



спи, моя хорошая, привыкни

к ужасу бессмысленности мысли.

Маде ин — Бутырка и Матросска…

Карты, чётки, искренняя жалость

к личности, которую в полоску

вырядили, места не осталось

для аллегоричности рисунка,

всё предельно ясно и тревожно,

что ещё осталась часть рассудка,

та, что синим выбита на коже.

***

И самое нежное слово — "Проклятье!",

я мёртв, как под крышей застрявшая птица,

и крылья тревожного серого платья

рассеянной тенью… И дышит убийца

июньской прохладой, неспелою вишней…

Обрывки рассказов — зубчатые бритвы,

последние стоны всё тише и тише,

и вот уж убийца любовью убитый

глядит на пошедшее в серую известь

безмерное, рыхлое, трупное небо…

Любовь — это может быть светлая низость,

любовь — это больно, бесстыдно, нелепо.

Срывается, мчится, в осколки — там губы,

ложится на сцену-диван балерина,

и грубым, предельно жестоким и грубым

быть должен сейчас… Её имя — … И в спину

точёной клюкой постучалась, моргнула,

смеялась старуха над радостью этой!

Немного, недолго — на кладбище Тула

поставлена, знаешь, я верю в приметы.

И жду, если даже минута, чуть меньше,

я жду, где-то "да" зажигается в лёгких…

Я счастлив, проклятье, последние вдохи,

пусть даже в мой гроб своё "да" ты прошепчешь.

***

Вот здесь удушье, дым, дышать,

и снова Цой, и кто-то громче,

и гнётся жёсткая кровать

под тушей волчьей.

Вот здесь иконы, спины, бог

кривит тушёванную рожу.

И каждый здесь — Евгений Фокс,

я тоже.

Мучитель — лёгкий никотин,

я видел мрак, в нём было небо,

на небе праведник. Один.

Убийца Авеля и Глеба.

Вот здесь расстёгнут шар земной

как у поддатого ширинка,

закончил петь водитель Цой,

мои животные инстинкты

когтями рвут на музах лиф,

чтоб разглядеть любовь без кожи.

Я буду жив, я буду жив.

И жить никто мне не поможет.

***

От ветра, от ветра, пакеты, газеты,

тревожные мысли, спокойные сны,

на сливе болтается юное лето,

несчастно влюблённое в свежесть весны.

Всё та же пластинка — навеки заело,

звонки, сигареты, последний этаж,

и это пугливое, хрупкое тело,

и тысячи мыслей, подарков и краж.

Напиться, напиться болотного фрэша,

сыграйте со мной, я держу в рукаве

шута для чудовищно глупых насмешек

и жадную память о жадной Москве.

От ветра, ответы, вопросы о пенье,

мне нравится нота — округлое "до",

и всё было до (исключение — деньги,

которые после)… Постойте, не то,

не тем, не о том! Окажите любезность,

сожгите счастливый трамвайный билет,

несчастными легче заглядывать в бездну,

где ветер, пластинки и дым сигарет.

***

Травинка, говорящая с горой,

оглохший от наушников послушник,