Удивительно говорил этот старик, как выяснилось, тоже повстанец. Коротко, без пышных фраз и с большой силой. Простыми словами и совершенно откровенно он говорил о родине, о пролитой крови, о забытых могилах…
Это были слова, преданные анафеме, у нас уже давно никто ничего подобного не слышал. Мне показалось, что каждый с радостью бежал бы отсюда — удерживал только стыд перед другими. Слушавшие переминались с ноги на ногу, беспокойно оглядывались по сторонам, но нас было слишком мало, чтобы спрятаться за чужую спину.
В конце старик сказал:
— Он так и не смог оправиться после разгрома восстания — слишком болезненно воспринял поражение. Еще молодым он схоронил себя здесь, как в пустыне. Всем хотел делать доброе. Каждый, кто нуждался в совете, шел к нему, ибо он был мудр. Он мог стать прекрасным писателем, которого почитала бы вся Польша, получше тех, что сейчас купаются в славе. Но он не стремился к этому. В сердце он носил траур по истерзанной родине, по друзьям, замученным в ссылках и погибшим в бою. Он был патриотом и всегда верил в Польшу — вот о чем нужно вспомнить сегодня над его могилой. Да здравствует свободная Польша!
Расходились в панике, буквально бежали. А я со слезами на глазах, от всего сердца поблагодарил старика.
— Моя фамилия Витоженец, капитан повстанческой армии, старый знакомый вашего дяди, не смею сказать друг.
Потом его благодарила очаровательная панна Хлусович — так горячо, что старик чуть не бросился перед ней на колени, и старший лесничий Дзятлович — правда, весьма сдержанно. Я пригласил капитана к завтраку (вернее, на поминки), который приготовила человек на двадцать, приезжих и местных, дядюшкина экономка, убитая горем, словно осиротевшая с его смертью.
Капитан был тронут приглашением, но с достоинством отказался:
— Мое общество не всякому по душе, да и я за стол сяду не с каждым.
Я торопился, мне нужно было принимать гостей. По дороге я нагнал панну Хлусович.
— Сразу видно, что вы не знаете, какие у нас тут отношения. Капитан — личность, безусловно, замечательная, но приглашать его не следовало. Он — человек вне общества, хотя покойный питал к нему странную слабость. Но за эту речь я расцеловала бы его. А вы обратили внимание, как смутился наш «высший свет»? Смешные люди.
— Пропащий он человек, — заметил старший лесничий, — страшный чудак, гордец, никому не уступит, всегда готов ввязаться в ссору. Живет в крайней нужде, предпочитая зарабатывать на жизнь собственным трудом, пьянствует, водит компанию неизвестно с кем… А все-таки в нем чувствуется порода. И образован превосходно, хотя скрывает это. Однако ж как блестяще он говорил! Именно так и следовало! Я тоже участвовал в восстании, но у меня не хватило духу, не то чтоб боялся, а так как-то.
