, оказавшийся неплохой отравой для таких крыс, как я. Теперь всюду господствуют и управляют миром знания, свет, логика. Это превосходно, это необходимо, но, кроме того, должно быть что-то еще — благородные, возвышенные, чудесные чувства, которые стоит хранить. Именно эти чувства горели в душе и сердце тех четверых, что погибли на виселице
[30]; они давали силу молодым еще людям мужественно попрощаться с жизнью, а ведь никто из них не успел ничего вкусить от ее радостей. Самоотверженность, бескорыстное усердие новых товарищей имеют под собой твердую общественно-философскую основу — такую трезвую и категоричную, как будто заверенную у нотариуса. Может, такое время? Может быть, все это деланное, напускное, а в душе каждый ощущает то же, что и мы когда-то? Новые товарищи готовы жертвовать собою по долгу, сознательно. Возможно, это сильнее и прочнее, чем наш старый романтический энтузиазм. Но, кто знает, не тяжелее ли сейчас этим энергичным, деловым, четко осознающим свой долг людям тянуть лямку? Почему они часто такие хмурые, озабоченные? Куда девалась приподнятость духа?
Поэтому так было приятно видеть смеющиеся глаза, радоваться шуткам, остротам, шумному, непринужденному веселью. Они резвились, словно дети. Женщины, равноправие которых обычно тщательно соблюдалось и чей труд не раз безжалостно, на мой взгляд, эксплуатировался мужчинами именно в силу этого равноправия, обрели на время свои традиционные права. Их окружили милой вежливостью, теплом и сердечностью, особенно ту, что была самой красивой. Удивительная она, наша Хелена, — вроде бы такая же, как и остальные, а выглядит королевой. Женщины обожают ее, а парни просто смешны, неловко скрывая свой пыл и ухаживания. Хелену щадит даже Марта. А сама она, кажется, ничего не замечает — такая простая, ясная, тихая. Я видел ее очень мало, но, конечно, достаточно взглянуть на нее хотя бы раз, чтобы потом о ней думать. Нет, не влюбиться, как говорят в романах. Хотя кто знает? Вообще я в любви не разбираюсь, но предполагаю, что Казик и Болек влюбились в нее с первого взгляда. Ну, они-то еще мальчишки, а вот Конрад…
Как он тогда с ней разговаривал! Я считаю себя психологом, но и без того было все понятно. Только раз я видал их вместе; мне было неудобно, я чувствовал себя лишним, хотел под каким-нибудь предлогом уйти, оставить их вдвоем. Но вместе с тем они являли собою непередаваемо красивое зрелище — словно перед вами открылась сцена из первого акта какой-то пьесы, когда все еще впереди и все неизвестно. Я остался — из любопытства? Нет, скорее это было не любопытство, а радость, от которой защемило сердце.
