Декабрь 1891 года
Не нужно быть социалистом, чтобы уразуметь: в научном понятии о времени не может быть ни новогодней ночи, ни каких-либо других измерений, придуманных людьми в связи с этой датой. Год кончается, что-то в человеке отмирает и что-то новое в нем рождается. Ровно в двенадцать часов прекращается старая боль, исчезают скука, усталость, забываются хлопоты. Начинает свой бег совершенно новое время, которое наполнится, совершенно новым содержанием. Никто в это не верит, но все-таки каждый ощущает нечто подобное. И я тоже. Предрассудок? Да, но именно сегодня мне захотелось подвести некоторые жизненные итоги. Дебет и кредит — как принято в нашем банке. Смешно! Что мне подсчитывать? Что я могу подытожить? Неинтересно это, неинтересно. Ни один из моих друзей не смог бы выслушать моей скучной исповеди до конца, никто не прочитал бы этого без смеха, и даже писатель не сделал бы из нее ни странички, достойной внимания. Ведь я человек самый обыкновеннейший, из тех именно, о которых нечего сказать. Рядовой человек, правда, с запросами, что и делает его смешным. Пусть же никто ничего не узнает, пусть никто ничего не заподозрит! Следи за собой, старая зануда, иначе тебя осмеют! Старый болтун, никому не изливай душу! Сколько раз ты уже обжигался? К сожалению, я иногда бывал откровенным, причем с кем попало. А хотелось бы иметь друга, который все понимал бы и сочувствовал. Который старался бы понять даже то, чего человек сам не понимает. Чтобы он объяснил, чтобы посоветовал. Одиноко мне иногда, очень одиноко. Может, потому, что слишком много народу мелькает вокруг меня? Все вертится, крутится, люди возникают, потом исчезают, словно тени. Вот, кажется, уже привык, открыл душу, но тут человек надолго пропадает — носят его по белу свету разные неотложные дела. А когда снова с ним встречаешься, неловко возвращаться к прошлым разговорам. Один, второй вечер — и снова его нет. Интересные, милые встречаются люди, но только ненадолго, мимоходом, и, откровенно говоря, ни с кем из них я не подружился. Могу лишь сказать, что всех их я люблю, но мое чувство — без взаимности. Говорить со мной они говорят, пользуются гостеприимством, но могут не замечать моего присутствия. Конечно же, я не настолько глуп, чтобы требовать от них какого-то особенного внимания. Человек измучен, утомлен долгими странствиями, невыспавшийся, озабоченный — как тут с ним знакомиться, какие тут могут быть задушевные беседы? Думаю, что для многих, а может, и для всех, я существо безликое, второстепенное, хотя и нужное, по необходимости приставленное к главной здесь персоне — моему дивану. По-видимому, так и должно быть, не ночевать же людям на улице. Я был бы чудовищем, если бы стал сетовать на неудобства и постоянное присутствие чужих людей в моем доме, одним словом, на то, что человек не имеет собственного угла и ни минуты покоя после работы. Впрочем, я не переношу одиночества и люблю людей. Но только они все время приходят и уходят, ложатся спать и встают, а, в общем-то, их, собственно, и нет. А я люблю искренний разговор, беседу по душам. Марта запретила мне принимать моих прежних знакомых, буржуев, сказав: «Сами вы можете бывать где хотите и у кого хотите, но вам принимать у себя никого не следует». Но в таком случае трудно поддерживать знакомства, ведь не с каждым можно встречаться в кафе. И тогда конец.
