Такие права давали мне широкие возможности, и Альфред мне не доверял – поэтому приставил ко мне проныру-священника по имени Вулфстан, в чьи обязанности входило присматривать, чтобы я не воровал слишком много. На самом деле воровал сам Вулфстан. Он пришел ко мне летом с полуухмылкой на лице и заявил, что пошлина, которую мы собрали с речных торговцев, не поддается учету, значит Альфред никогда не сможет проверить, правильны ли наши счета. Он ожидал моего одобрения, но вместо этого получил весомый удар по башке с выбритой на ней тонзурой. Я отослал его к Альфреду под стражей с письмом, рассказывающим о его нечестности… А потом украл пошлину сам.
Священник был дураком. Никогда, ни за что не рассказывай другим о своих преступлениях – если только преступления эти не такие огромные, что их уже не утаить. А в последнем случае описывай их как «политику» или как «искусство управления государственными делами».
Я сам воровал не много, не больше, чем воровал бы любой другой на моем месте. И работа над стенами бурга доказала Альфреду, что я свое дело знаю. Я всегда любил строить. И на свете есть не так уж много более приятных дел, чем беседа с искусными людьми, которые пилят, обтесывают и сколачивают доски и бревна.
Помимо строительства я еще вершил правосудие, и вершил неплохо, потому что мой отец, лорд Беббанбурга, в Нортумбрии, научил меня: таков долг лорда перед людьми, которыми он правит. Люди многое простят своему повелителю, пока он их защищает.
Поэтому каждый день я слушал о людских невзгодах, и недели через две после визита Альфреда, утром, под моросящим дождем, две дюжины людей стояли на коленях у дверей моего дома. Теперь я уже не вспомню все их жалобы, но, без сомнения, среди прочих встречались и обычные жалобы на передвинутые межевые камни и на невыплаченное приданое.
Я быстро вынес решения, руководствуясь при этом поведением жалобщиков. Обычно я считал, что тот, кто ведет себя дерзко, – врет, а тот, кто плачет, пытается пробудить во мне жалость. Сомневаюсь, что мои решения были верны, но люди почти всегда оставались довольны приговорами и знали: я не беру взяток, чтобы подыграть богатым.
Но я хорошо запомнил одного из просителей, явившихся тем утром. Он пришел один, что было необычно, потому что большинство людей приходили с друзьями и родственниками, чтобы те подтвердили истинность претензий. Но этот человек явился один и все время пропускал остальных вперед. Он явно хотел поговорить со мной наедине, и я заподозрил, что он собирается отобрать у меня много времени. У меня появилось искушение закончить разбор дел, не дав ему аудиенции, но в конце концов я все же позволил ему высказаться – и он сделал это милосердно кратко.
