Это было в первые дни сентября 1954 года, когда Люба только что пошла в школу. Так как родители работали, то Прасковья Яковлевна поручила Шуре, старшей дочери, отводить Любу после уроков домой, а потом уже гулять с подругами. Но Шура лишь в первый день так сделала, а на второй день, решив, что хватит одного раза возни с сестрой, улепетнула куда-то с одноклассниками, а Любу бросила, причем без предупреждения — специально, чтобы та не увязалась за нею.
Выйдя с уроков, прилежная первоклассница, строго следуя маминым наставлениям, стояла в школьном дворе и ждала старшую сестру, а той все не было и не было. Уже и жизнь на школьном дворе начала замирать, а за Любой никто не приходил. Ясно было, в чем дело, и девочка решила добираться домой без провожатых, хоть и боялась столь длинного пути, в котором тонула мыслями. Охватившему ее чувству потерянности в пространстве не было предела, и она расплакалась. В слезах и горьких размышлениях об одиночестве шла домой и никого вокруг не замечала.
Так дошла до поворота, на углу которого располагался двор прадедушки Павла Федоровича. Старички стояли у ворот (хотя ворот как таковых у них не было, по моде тех лет всю усадьбу окаймляла живая изгородь, насаженная Яковом Алексеевичем, их племянником).
— Почему это наша внучка так сильно плачет? — спросил прадедушка.
— Меня Шура бросила, — пожаловалась Люба и на дальнейшие расспросы рассказала про Шурино предательство и вероломство.
— А ты не плач, — успокоил ее Павел Федорович. — Ты знаешь, как дальше идти?
— Может, и не знаю, но разберусь, — вытирая слезы, сказала Люба.
— Если не разберешься, воротай к нам. Но я думаю, что разберешься. Тебе один раз самой пройти — и ты уже будешь знать дорогу. А что тут осталось? Вон поворот к балке, — показал прадедушка рукой, — а за балкой ты много раз сама бегала.
— Я знаю. Тут немного осталось, — бодрилась Люба, боясь заросшей дерезой, сырой и холодной балки, которую ей суждено было пересечь самой. А вдруг волки? Или дед Хо ее клюкой стукнет?
— Вот и не показывай сестре свои слезы. Пусть знает, что ты и без нее не пропадешь. Поняла?
— Да, — сказала Люба. — Спасибо!
После этого маленькая Любовь Борисовна часто видела прадедушку у ворот и всегда здоровалась с ним, но продолжительных разговоров они уже не вели — разве что перекидывались фразой-другой.
Прасковья Яковлевна рассказывала, что в молодые годы Павел Федорович сильно пил горькую, а после войны остепенился. Расстрел на него повлиял. Борис Павлович был свидетелем тому, как прадедушка спасся от расстрела. Когда всех людей согнали в кучу и окружили, Павел Федорович зашептал молитвы. Он потрясал поднятыми вверх руками и широкими жестами крестился, глядя в небо. Тут немцы начали из пулеметов стрелять по толпе, а прадедушка припадет к земле на время стрельбы, а потом опять поднимается и крестится, обращаясь к Богу. И так несколько раз. Тогда тот, кто командовал карательной операцией, остановил стрельбу и вывел Павла Федоровича из толпы.
