Очутившись среди каменных глыб, Амактура почувствовал, как спазм снова схватил его за горло, перед его мысленным взором вновь предстали тягостные картины недавнего сна, и страх окончательно лишил его разума: он выстрелил…
Ориф и Шамсия молча слушали Махфиратхолу, ощущая все время какое-то внутреннее беспокойство от противоречивых чувств, разрывавших их сердца: они жалели дядюшку, но не могли не испытывать гнева от его поступка.
— Случилось худшее, — стремясь все же как-то успокоить мужа и тетку, промолвила Шамсия, — хоть бы теперь все утряслось!..
— На это нечего надеяться, самые большие неприятности у нас еще впереди, — мрачно посмотрел на Шамсию Ориф.
Махфиратхола при этих словах обреченно вздохнула.
— Дня не проходит без того, чтобы не зашел кто-то из милиции, не осведомился о нем, — снова заплакала она.
Шамсия только было хотела что-то сказать ей в ответ, как постучали в дверь и она пошла открывать, но Ориф остановил ее:
— Я сам…
Пришла средняя дочь Амактуры, девушка лет шестнадцати, и бросилась к матери, поднявшейся ей навстречу:
— Мамочка! Отец умер! Только что пришли из больницы и сказали! Мы остались сиротами, мама, дорогая…
Заплакали Шамсия и Махфиратхола. Ориф, ломая одну спичку за другой, никак не мог прикурить папиросу и, услышав, как к дому подошла горкомовская машина, пошел к вешалке, чтобы надеть пальто.
Все в городе только и говорили о печальном конце Амактуры. Рассказ передавался из уст в уста и, как всегда это случается, обрастал подробностями, где одна половина была правдой, а другая — выдумкой. В рассказах этих постоянно упоминались имена и должности Орифа и Шамсии Олимовых, близких родственников умершего и, по разговорам некоторых, чуть ли не соучастников преступного поведения Амактуры.
Ориф старался не обращать внимания на слухи и с головой уходил в работу. Его беспокоило лишь состояние жены: лицо ее постоянно было грустным, взгляд безучастным.
Шамсия не находила себе места при мысли, что от всех этих грязных слухов пострадает больше всех Ориф, запятнают его честное имя. Она не хотела даже, чтобы он после похорон Амактуры сходил к его жене и детям, поддержал их в тяжелую минуту.
— Орифджан, не надо, умоляю, никто на вас не обидится! — уговаривала она мужа. — Боюсь, как бы и этот ваш добрый поступок не был истолкован против вас любителями покопаться в чужих делах.
Ориф просто не узнавал свою Шамсию, удивлялся ее уговорам.
— Разве поддержать людей, которых постигло горе, людей, убитых смертью близкого человека, грех?
