— Об этом я писал. Голый Землекоп — прекрасный факт. Как я предвидел!
— Есть другие факты, — выдвинулся из тени куста жасмина Горенко.
— Что-то мне лицо ваше знакомо, — недовольно процедил академик.
— Я тоже факт, — Горенко выругался, — вам очень неприятный.
— Фирсов, — вскрикнул академик и за его спиной вырос силуэт штангиста.
— Не бойтесь. Вы и так — труп уже. — Горенко помедлил. — Что касается долгожителей, — он улыбнулся, — есть киты — 200 лет, деревья секвойя, наконец, — тысячи лет жизни.
— Считай — бессмертные! Как и я, — воскликнул с улыбкой Голый Землекоп.
— Они погибнут раньше старости. Таковы свойства их генома. Эти же свойства надо передать геному человека, и он будет жить не одну сотню лет.
— Передать, передать, — зачастил академик. Тут же старуха чмокнула толстыми губами и академик превратился в кучу костей.
— Я хочу с тобой, — крикнула Красная шапочка Голому Землекопу.
— Собирайся! — сказал Голый землекоп.
— Ты что, девка, сдурела, — закричала старуха. — Такой уродиной станешь!
— Лет через сорок я стану, бабка, как ты — ужасно. — Она бросилась к клетке и выпустила волка.
Волк отошел и сел, глядя на Красную Шапочку. Она подошла к Голому Землекопу. Он обнял ее, они закрутились в вихре пыли. Послышалось: — Ты — прекрасна! — и растворились в мягкой земле.
— Я с вами, — закричал Горенко и ринулся грудью на землю — и превратился в груду костей.
* * *
Раз в год, летней порой, Вадим с женой и дочерью проезжал на рейсовом автобусе через Селижарово по улице Карла Маркса, уставленной убогими ветхими домишками. Селился на две недели на берегу озера Селигер. Приходил на полянку, которая в их семье получила название поляны Красной Шапочки, и размышлял о жизни, которая оказалась такой короткой и несуразной.
— Тело изнемогло, болезнует дух, струпы душевные и телесные умножились, и нет врача, который бы меня исцелил… — Иван Грозный остановился и задумался.
Дьяк поднял голову от листа, робко взглянул на царя. Но тот не видел, как вздрогнуло от дыхания дьяка пламя свечи, не слышал ночных криков сторожей, бреха собак. «И нет никого… — тяжко думал царь, комкая пальцами складки одежды, — утешающих не сыскал…» Царь живо увидел лица сыновей, Ивана и младшего Федора, и худо стало на душе, потому что знал, сколько напастей стережет каждого: именитого и смерда, и как ни охраняйся, ждет всякого трилокотный гроб — и правого, и виноватого, нищего и богатого. Оградить как, защитить, когда останутся одни, а вокруг лихо и зачинщики смуты — и не дотянуться будет руками, не спасти? Иван вспомнил, как старший любил играть в детстве оружием: радостный смех, звяканье детских доспехов, блеск маленького меча в тонкой руке, — и снова помрачнел: не способны ни нож, ни пищаль отличить друга от тайного врага. Как допытаться правды, рассеять козни врагов?.. Смертью пытать тайны, спросил себя Иван Грозный, и все дознаешься, а если обманул холоп проклятый? Царь попытался увидеть лицо холопа, а видел только его бороду, глаза, мертвые, иссушенные…
