— Вот, мать, это настоящая свобода, — расслаблено смеясь, сказал Степан. — Как говорили классики: моя свобода выпить стопку заканчивается там, где начинается твоя свобода выпить со мной.
Владик перестал елозить вилкой в тарелке и засмеялся:
— Ну, папка, мыслитель.
— Да-да, — гнул свое инвалид. — Это так же верно, как простая гамма. Диктатура — это безграничная свобода одного при несвободе всех остальных. — Он помедлил, покачивая головой. — Но кого это интересует? Желая отомстить врагу, — заговорил Степан по памяти, — Евпатий Коловрат с тысячью семьюстами воинов устремился вслед за ними, настиг и ударом смял их задние полки. Изумленные татары думали, что мертвецы рязанские восстали… Трупы, значит.
— Ну, хватит тебе тоску наводить, — возмутилась жена. — Праздник все-таки.
— Нет, это страшно… и хорошо, — сказала тихо Света. — Это ведь наши предки. Они не предали, они любили и умерли за них. Мы живем, значит, любовь сильнее смерти.
— Вот это девчонка, так сказала! — воскликнул Степан. — Давай, мать, за это выпьем!
— Нет уж, хватит. И собираться пора, время.
На дворе яркое солнце золотило свежий ежик травы на газонах и проклюнувшиеся листочки кустарников. Медленно они вышагивали в сторону магистрали. Владик и Света все чаще, забывая про старших, удалялись вперед, обнимаясь и прилаживаясь друг к другу. Мария стала говорить, что погода хорошая и надо съездить на дачу, а Степан думал, что когда-то беззаботно бегал по этим улицам, переполненный радостью, в ожидании необычной и счастливой жизни. Теперь нет у него одной ноги. Где она? В горле скрипит аппарат. Какой Батый изранил его, испоганил жизнь. И что ждет этих мальчика и девочку. Подняв голову, Степан увидел неподвижные глаза встречного пешехода, от неожиданности выронил костыль и, беспомощно балансируя, удерживал равновесие. На него надвинулся крепкий парень с неподвижным неживым лицом, в глухой темной куртке, спортивных брюках, в руке — длинная сумка. Такие глаза Степан видел у некоторых знакомых, прошедших Афган, и у пацанов, вернувшихся из Чечни. Это был выжженный смертью взгляд.
Парень нагнулся, поднял костыль и сунул Степану.
— Не ровняй ходули, мужик.
Степан вцепился в костыль, потом обернулся и увидел спину парня с сумкой. Он медленно и уверенно шел дальше.
— Ты что, Степан? — встревожилась жена. — Что с тобой?
— Ничего, — пробурчал Степан и медленно двинулся дальше.
На магистрали, со стороны моста через Москву реку, медленно шел праздничный люд. Как и решено было, остановились посмотреть на людей, нашли место поспокойнее у круглого бетонного цветника, в котором торчали алые головки тюльпанов. Степан почему-то был уверен, что с верхних этажей соседних зданий был виден Кремль, в сторону которого шли люди. Конечно, с высотки МИДа Кремль был как на ладони. Степан рассказывал, как в детстве с пацанами бегали смотреть парад и демонстрацию.
