Инвалид принялся вспоминать госпиталь, друзей офицеров из дивизиона ПВО, навещавших его, загорелых, с румянцем на щеках, и он, немощный, полумертвый обломок индивидуальной, микроскопической человеческой катастрофы.
Девушка с юной бледной кожей прикрыла глаза — солнце доползло к забытому на подоконнике зеркальцу и жаркий блик слепил ее глаза. Она ощутила снова приятную волну счастья, которое изредка посещало ее уже не первый раз с тех пор как она поняла, что беременна. Радость охватывала сердце, тело становилось невесомым, душа улетала в блаженстве в неведомую голубую высь. Она тоже знала, что все предрешено. Они познакомились этой зимой с Владиком, русым мальчиком, сидевшим рядом. Как она ясно чувствовала даже на расстоянии тепло его тела, шелк его мягких волос. Ей нравился его низкий голос, его руки, трогавшие ее тело, его разговоры о компьютерах. Весной, когда отец Владика стал на инвалидной машине укатывать с женой на дачу, на их ложе, составленном из двух полуторных кроватей, Владик овладевал ею. Они предохранялись, но в приливах ошеломляющего счастья она глотала ртом жаркий воздух и жаждала, чтобы в ней зародилось нечто, что станет мальчиком или девочкой, которые будут похожи на него. Она будет прижимать его плоть к спелой груди, переполненной молоком, ловить его сладкое дыхание. Теперь все предрешено, осталось только считать недели. Часто накатывало радостное тепло новой жизни, а затем тайный страх за маленького, за себя, за Владика, за растрепанного смешного инвалида в драном кресле.
— Давай, Мария, — обратился инвалид к хозяйке, — выпьем за весну, за праздник.
— Степа, не балуй, — хозяйка недовольно нахмурилась, — договорились же — вечером, а сейчас пора собираться, погода, вон, солнышко, теплынь, погуляем. А напьешься, кто тебя потащит?
Степан усмехнулся, хитро прищурился и тихо проговорил:
— Эх, хотел за молодежь по стопочке, чтоб все у них сложилось хорошо.
Хозяйка задумалась, лицо ее напряглось:
— Ну, если за молодежь по одной.
Владик засмеялся уловке отца, глянул на девушку и спросил:
— Ты, Светка, будешь?
Та отрицательно замотала головой.
— А ей еще зачем? — возмутилась хозяйка. — Тоже придумали. Мало, что тебя спаивает отец, так еще и Свету.
Она тяжело поднялась, открыла буфет, достала графин и три маленьких стопки, наполнила их и проговорила взволнованно:
— Чтобы у вас все было хорошо.
Она выпила стопку досуха, долго морщилась и думала о том, что Владик наконец нашел хорошую девушку, тихую, скромную, какие уже не водятся. Правда, кто знает, как она себя поведет дальше, когда ощутит свою власть над мальчишкой. Может, еще такой норов покажет. Думала она еще о болях в легких, которые в тяжелые дождливые дни сдавливали грудь. Думала о том, что в ее роду и мать, и бабушка умерли от рака легких. С прошлого года, как появились приступы, стала она захаживать в церковь и ставила свечки, про себя не проговаривала, а лишь намеками назвала свою тревогу и просила помочь ей все силы небесные, неведомые. Степан заходил с ней вместе, переставлял костыли, посмеивался. Он не знал настоящей причины, но по напряженно серьезному лицу жены догадывался, что ее влечет какая-то тяжелая тревога.
