Тишина была звонкая, ночной воздух прозрачный, звезды яркие, казалось даже, долетел издалека гудок московской электрички. И светляками поднимались огни самолетов с подмосковного аэродрома, потом из глубины неба долетал приглушенных бас двигателей. Огоньки чертили небо дальше, и гул стихал и таял бесконечно в тишине.
Анатолий вздохнул и затих. А Михаил долго лежал в полубеспамятстве, медленно проворачивал мысль, что надо будет прийти к Анатолию на юбилей, пытался сказать об этом, бормотал бессвязные звуки. Потом нахлынуло чувство одиночества, словно его все оставили, он пытался нашарить в темноте Анатолия, и тут так потянуло домой, к теплу, на мягкий матрац у окна, что собравшись с силами Михаил поднялся по стволу яблони, выровнялся, и привычной дорогой поковылял к дому. Никого он никуда не провожал.
Утром он зашел к Ивану Мельникову, и вместе они двинули к магазину, где продавщица с причитаниями сообщила, что Анатолия нашли утром под яблоней мертвым. Приезжала машина с врачом, сказала — инфаркт.
— Ты же с ним был, Мишка, — выпалила продавщица и сверлила его глазами. — Жена Толькина кричала — ты виноват, бросил его.
— Никого не бросал, — оправдывался Мишка, — ушел он. Один был.
— На тот свет ушел, — резанула продавщица…
Деньги на бутылку наконец принесли. Можно было двигаться к магазину. Примяв сочные листья одуванчика, Мишка первым делом поднялся на четвереньки, потом шатаясь кое-как оторвался от земли и нетвердо выпрямился.
Мальчик на этот раз копошился у кучи песка с игрушечными автомобилем и не обратил внимания на Михаила.
Все дело в том, что Василий курил. Михаил давно бросил курево, потому как если на бутылку денег еле наскребешь, то какое еще курево. Он и Василию об этом говорил. Но тот бил себя в грудь и говорил, что его чуть не убили в Афгане, и может позволить себе кайф закурить, и никто пусть не перечит.
Михаил и сейчас согласился бы с ним, но тут его доконала мысль, что, если бы не курево, шел бы он сейчас с Васькой в магазин. Как было бы весело им, хорошо сидеть на пахучей весенней травке, соловья бы слушали, по стакану опрокинули бы. И мотался бы соломенный чуб по потному лбу Василия, и он снова сказал бы, что похож на Сергея Есенина. А теперь и чуб сгорел, и хоронили в закрытом гробу, и лежит он на горке, на кладбище, которое видно, почитай, в деревне отовсюду.
По дороге остановился около участка Василия. Теперь здесь командовал его племянник. Невысокий, рыжие короткие волосы, толстые щеки, нос с веснушками. От кучи мусора вместо бывшей избы-развалюхи уже давно ничего не осталось, бригада работала споро. Уже зиял котлован, выложены блоки фундамента, обозначив устройство подвала. Только в углу участка торчал старый сарай, который закрывала бытовка строителей. Земля была перепахана колесами строительных машин. У самого забора из перемешанной земли торчали мятые головки тюльпанов. И рядом сломанный ствол старой сливы. Еще осенью вместо закуски Василий совал Михаилу мягкие светлокожие сливы, которые под зубами разливались сладким соком.
