О Пушкине и не только | страница 27
«…Вообще дороги в России (благодаря пространству) хороши и были бы лучше, если бы губернаторы менее о них заботились».
«…Поправка дорог, одна из самых тягостных повинностей, не приносит почти никакой пользы и есть большею частью предлог к утеснению и взяткам». (Добавим от себя: прошло почти два века… Многое ли изменилось?).
«…Великолепное московское шоссе начато по повелению императора Александра; дилижансы учреждены обществом частных людей. Так должно быть и во всем: правительство открывает дорогу, частные люди находят удобные способы ею пользоваться».
Дальше Пушкин довольно подробно, как бы извиняясь перед читателем, объясняет, как он просил у приятеля в дорогу книгу «скучную, но любопытную», и в итоге в руках у него оказалась «книга, некогда прошумевшая соблазном и навлекшая на сочинителя гнев Екатерины, смертный приговор и ссылку в Сибирь; ныне типографская редкость, потерявшая свою заманчивость, случайно встречающаяся на пыльной полке библиомана или в мешке брадатого разносчика».
«…В „Черной грязи“, пока переменяли лошадей, я начал книгу с последней главы и таким образом заставил Радищева путешествовать со мною из Москвы в Петербург».
Вторая главка так и называется: «Москва».
«Москва, Москва… восклицает Радищев на последних страницах и бросает желчью наполненное перо, как будто мрачные картины его воображения рассеялись, при взгляде на золотые маковки… Он прощается с утомленным читателем… на обратном пути он опять примется за свои горькие полуистины, за свои дерзкие мечтания…». Последующие три «московские» страницы Пушкина интересны сами по себе безотносительно к Радищеву, с экскурсами в историю и сегодняшний день, и без сравнения с Петербургом тоже не обошлось. Следующие несколько страниц посвящены Ломоносову, потому что «в конце книги своей Радищев поместил слово о Ломоносове. Оно писано слогом надутым и тяжелым. Он имел тайное намерение нанести удар неприкосновенной славе Росского Пиндара, но… обошелся со славою Ломоносова гораздо осторожнее, нежели с верховной властию, на которую напал с такой безумной дерзостию».
Вот тут уже Пушкин целиком на стороне Ломоносова. «Ломоносов был великий человек. Между Петром I и Екатериной II он один являлся самобытным сподвижником просвещения. Он создал первый университет. Он, лучше сказать, сам был первым нашим университетом». Правда, по Пушкину, Ломоносов — не поэт, не оратор, поскольку был по законам своего времени связан схоластической величавостью, полу-славенской, полу-латинской, после чего уже «Карамзин освободил язык от чуждого ига и возвратил ему свободу, обратив его к живым источникам народного слова». «Зато, с каким жаром говорит он о науках, о просвещении!». Пушкин приводит полностью рапорт, поданный Ломоносовым «О своих упражнениях с 1751 по 1757 год: в химии, в физике, в истории, словесных науках» — и так все четыре раздела в каждом году. По разнообразию тем и в самом деле похоже на целый университет.