— Значит, рожь?
— Ее самую. За лугом. Дорогу я вешками из елок наметил.
— А не врежут нам? Случается, приказывали оставлять на зерно. В третьем годе, помните?
— Мы сеяли ее на подкормку, но обошлись без ржи. Пусть и будет кормом, пойдет на сушку и силос. Ты прав оказался. Клевер под ней затомился, боюсь, не пропал бы. Вот почему надо спешить.
Зайцев как-то исподлобья еще раз посмотрел на агронома, кивнул и занялся прерванным делом. Решено. Что касается косовицы, так у него комбайн готовенький еще с зимы. Лишь бы машины былина отвозку.
Савин прошел под длинным, еще не накрытым навесом, минуту-другую постоял у агрегата и пошел на бугор, огибая скотный двор. Плохонький двор, давно пора бы построить новый, а руки никак не доходят, в межколхозстрое только и слышишь «постой» да «погоди». По пути он осмотрел чистую бетонную траншею и тоже подумал: как славно бы построить такое же бетонное навозохранилище. Куда там! Строители и слушать не хотят! Подумаешь, навоз!.. А он на кудринском комплексе потихоньку в речку Званю утекает, воду травит.
Издали подал голос Орлик. Смотрел на хозяина и спрашивал, не пора ли им в путь-дорогу. Савин тихонько сказал «погуляй» и свернул к дому.
Дождь еще раньше утерял злую резвость, теперь он только лениво накрапывал. Так музыканты, отыграв первый акт оперы, в антракте разноголосо и негромко настраивают свои инструменты, чтобы через несколько минут с новой силой проиграть хорошо известную им мелодию второго акта.
Прождав хозяина более двух часов, семья Савиных без него села за стол. Когда Михаил Иларионович вошел, жена, дочь и внучка уже убирали посуду, смеялись, мешали друг другу и несердито спорили о каких-то пустяках.
— Ну и как вы тут? — спросил он, уже заражаясь их добрым настроением.
— Ты про обед забыл… — Катерина Григорьевна взяла у мужа мокрый плащ, накинула на открытую дверь. — Ждали тебя, ждали, решили одни обедать. Зина, поставь подогреть.
— Уже, уже. Через пять минут.
Савин уселся за стол в одиночестве. Поел быстро и устало перешел на диван. Когда вошла Зина, он улыбнулся ей, остался доволен ее оживлением, аккуратной одеждой. Спросил:
— Обжилась? Не затосковала о столичной суете, об удобной квартире своей?
— Она корову приторговала, — прежде дочери сказала от дверей жена.
— Вот как! У кого же?
— Да у Насти горбатенькой, — сказала Зина. — Весной ее пегая отелилась. Такая славная пеструшка! Мама знает, молочная порода. Настя собиралась было в заготскот ее отправлять, забить на мясо хотели. Такой грех отвели!
