Впрочем, лет через десять, в «Гласности» работал Митя Эйснер, который будучи немцем и с отцовской стороны и с материнской, глубоко оскорбил любимого отца, назвавшись в шестнадцать лет при получении паспорта — евреем. Поскольку Митя брюнет, да еще и слегка горбоносый, паспортистка не сомневалась, что он сказал правду. Это было поколение молодых людей, которые хотели быть с преследуемыми и угнетаемыми.
У Кости было еще одно замечательное качество — во все, что он делал, он готов был вложить все свои силы, все свое время, лишь бы результат был самого высшего, высочайшего качества. Когда я приехал, он по вечерам, кажется уже полгода делал большую деревенскую скамью в свой деревенский дом. Она уже была вполне готова на мой взгляд — из очень толстых, красиво подобранных досок, с замечательной красоты изгибом на спинке, уже отшлифована и почти отполирована вручную. Но Костя еще хотел что-то немного округлить. Смягчить какой-то рельеф, и считал, что ему нужно еще месяца два для завершения работы, а начал он полгода назад. Можно по разному относиться к такому отношению к результатам труда, можно считать, что с практической точки зрения они оказываются недостаточно значительными, но я понимал, что если лавка уцелеет еще двести-триста лет, люди не знающие кто ее сделал будут ею пользоваться и получать удовольствие.
В Щелыково Костя быстро нашел мне совсем новый большой, недавно построенный деревянный дом, в который владельцы почему-то так и не вселились. Цена меня устраивала, можно было переезжать и заводить деревенское хозяйство рядом с симпатичным Домом актера, но когда я вернулся в Москву, Тома, которая кажется готовилась к кандидатским экзаменам, категорически сказала, что доить корову она не будет. Другого источника молока, да и вообще еды в Щелыкове не было. Только хлеб туда, да и то изредка, привозили. Отведенные мне милицией два месяца жизни в Москве подходили к концу, а никакой дом не находился. И тут, кажется Лене Глезерову, кто-то сказал, что в Боровске на рынке висит объявление о продаже дома. Рисковать было нельзя, Лене, который во всем меня опекал, возился со мной, как с писаной торбой, я решительно сказал, что поеду туда для конспирации один и, действительно, пару раз проверив, что топтунов за мной нет, однажды уехал в Боровск. Нашел объявление, нашел женщину, продававшую небольшой дом с большим (15 соток) участком на берегу Протвы. Для такого небольшого — два окна на улицу — дом был дороговат, долго не продавался, поэтому мое согласие его сразу купить было приятным сюрпризом для владелицы. Но для меня просто подарком судьбы стало то, что ее племянником был майор милиции — зам начальника районного отделения. И потому через неделю, когда я опять-таки тайком приехал в Боровск и привез деньги, я не только получил расписку, но сразу же был отведен в милицию, где этот майор поставил мне штамп о прописке в купленном доме. Посмотрел на мою справку об освобождении, где ночью, наспех, в Верхнеуральске перепутали одну из статей УК, и вместо 1901 написали 191, то есть причинение физических увечий работнику милиции. Майор посмотрел на меня хилого, изможденного, едва держащегося на ногах и спросил с некоторой даже тоской:
