осужденного Григорьянца С.И.
Заявление.
Прошу выдать мне находящиеся в моих вещах 2 авторучки и открытку.
29/III-79 С.Григорьянц»
И резолюция на нем майора Кузнецова:
«Вы осуж-ный что ваши перечисленые вещи ростут здесь?
Пока до этого не дожили что бы они росли».
Но в этой камере, жалея соседей — здоровенных парней, я начал им прибавлять каждый день и довесок от пайки. Дней пять они эти довески брали и ели, но потом, вдруг (тюрьма все-таки) испугались. А почему я им отдаю немного хлеба, нет ли за мной чего-нибудь, что потом присчитают им при разборке. Ничего обо мне узнать от соседей они не могли, да и их испуг был не спровоцированный, не от оперчасти, а от естественной тюремной настороженности. Впрочем, все кончилось вполне обыкновенно — меня опять опустили в карцер.
Какие-то камеры я забываю или объединяю с другими, что, конечно, неправильно. В такой жесткой тюрьме, как Верхнеуральская, случайных изолированных тройников не бывало — все в чем-то очень особые. Но уж слишком много лет прошло.
Но особенно памятным мне оказался предпоследний, хотя никаких внешних событий в нем не происходило. Единственным моим соседом оказался здоровенный блондин, о котором я уже слышал (побывав в десятке камер я уже знал наперечет всех обитателей двух десятков тройников — камер для отрицаловки в тюрьме), что недавно его возили в больницу в Челябинск, а из Верхнеуральска в колонию вывозили моего соседа по самой первой камере, пострадавшего за съеденные чужие пайки, они оказались в одном боксе в столыпине и он с ним весь этап развлекался. Впрочем, мне он этого не рассказывал, но почти беспрерывно развлекал другими рассказами — иногда о себе, чаще — о других.
О себе он рассказал (не объясняя почему), что сидит лет с пятнадцати, причем начал с крытки для малолеток. Оказалось, что вопреки статьям Исправительно-трудового кодекса, крытые тюрьмы в СССР существуют не только для каждого из четырех режимов для взрослых, но оказывается есть еще две, практически тайные, крытые тюрьмы для малолеток ни в одном официальном документе не описанные и не признанные. Мой сосед сидел в такой крытке в Георгиевске, но называл и какую-то еще одну. Говорил, что в камере с ним был мальчишка убивший и отрезавший голову менту, а потом игравший ею в футбол. Говорил, что потом его встречал, не объясняя — в Верхнеуральске или еще где-то.
Сам он производил довольно спокойное впечатление, уже много лет просидев и даже, кажется, освобождаясь на время, но говорил, что обстановка в детских крытых чудовищная и звереныши вырвавшись оттуда не знают ни в чем никакой меры. Говорил о целых месяцах проведенных то ли в Георгиевске, то ли в Верхнеуральске без сна по ночам во враждебных камерах, с заточкой под подушкой, ожидая нападения каждую минуту. О том, как опознают тех, кто хочет скрыть свой опыт в крытой тюрьме от тех, кто понимает, как крытник бывает опасен. Поднимаясь чтобы пройтись он делает пять шагов, потом разворачивается, и опять пять шагов и так может быть и час подряд. Объяснял, что настоящая крытая это не Верхнеуральск и не Златоуст, а Тобольск. Пересказывал историю о том, как медсестра, раздавая в кормушку лекарства, неосторожно приблизила кисть руки к краю кормушки. За нее тут же схватили и затащили всю ее руку в камеру, после чего привязали к утопленной в бетон ножке шконки. На крик медсестры собрались сперва охранники, потом все начальство тюрьмы, но сделать ничего не могли. Сестра прижимала телом дверь в камеру, в которой предлагали помочь охране — отрезать несчастной женщине руку. Неделю шли переговоры, гарантии прокуроров полной безопасности для тех, кто затащил руку сестры в камеру. Положение становилось безнадежным, камера сидела без еды, а главное — в уверенности, что как только сестру отпустят начнется жестокая расправа. Отпустили измученную женщину через неделю по требованию почти всех камер в тюрьме — вредить «лепилам», то есть врачебному персоналу в тюрьмах и зонах не полагается, а в этом случае и смысла не было.
