Этот рассказ соседи дополнили откуда-то им известным слухом о том, что тюремное начальство все же раздражено и собирается вывозить из тюрьмы воров и меня вместе с ними. Называлась даже тюрьма — в Ивано-Франковске. О том, какая это тюрьма я ничего не знал, хотя было очевидно, что нелегкая, если туда переводят из Верхнеуральска, но сам этап через весь Советский Союз в другое время меня бы настораживал, но не сейчас. Теперь я был уверен, что я — крытник, да еще с двумя крытыми и, главное, некоторым опытом в любой общей камере или, если окажусь, в общей выгородке столыпина ничего кроме почтительного уважения не встречу. Будут мне отдавать лучшую еду и может быть даже собирать необходимые вещи. К крытникам остальные зеки относятся с неизменным уважением (не просто так отправляют в крытую) и даже с заметным опасением. Зеки с опытом крытой тюрьмы кажутся им слишком коварными.
Тем не менее в следующей камере я сделал от самонадеянности ошибку, схожую с той, что сделал будучи с особняками в этапе. И причины были те же — расслабился в спокойной камере с приятными соседями. В карцере в этот раз меня трижды подкормил охранник. Его завтрак для меня, привыкшего к тюремному голоданию был уже серьезным подспорьем.
В новой камере были два рослых молодых парня, судя по их рассказам сидевшие практически ни за что — на усиленном режиме такие приговоры не редкость. Оба были участниками каких-то драк, где их назвали виновниками и зачинщиками, а судя по их добродушному характеру вряд ли это было в действительности. Обо мне они мало что знали, тоже с интересом слушали, но явно очень страдали от недоедания. Почему-то у них не было ларьков — вероятно, с ними не могли справиться в рабочих камерах и заработанных в тюрьме денег у них не было, а только по таким можно было заказать ларек. Сидеть мне с ними было так легко и приятно, как ни в одной камере в Верхнеуральске, и я слегка расслабился, чего допускать нельзя ни в одной тюремной камере, какой бы она не казалась безопасной..
Я всегда отдавал соседям махорку. В тюрьмах сверх всякого ларька полагается раз в десять дней пачка махорки, но я сразу же, когда попал в тюрьму, бросил курить. Мне это было легко — у меня ни к табаку, ни к спиртному нет привыкаемости. Но у меня регулярно из каждого полученного из дома письма появлялась и вторая вещь для раздачи соседям. В тюрьмах очень ценились блестящие цветные ламинированные открытки, в особенности если они были с портретами молодых актрис, продававшиеся, да и то лишь изредка, только в Москве. И жена и мать мне их находили, вкладывали в письма, и я охотно раздавал их соседям. Впрочем, в Верхнеуральске на обысках, которые у меня происходили при каждом внедрении в карцер, отбирали из вещей буквально все и потом все это куда-то пропадало. В результате у меня уцелело заявление: «Начальнику СТ-4 майору Кузнецову
