Пошел снег, ветром его примораживало к лобовому стеклу, щетки дворников беспомощно скользили по нему: обогрева тогда в помине не было. Водителю пришлось опустить боковое стекло и ехать, высунув голову, подставляя лицо слепящему снегу. Это был тоже не лучший способ, и тогда Апресян остановил машину и подложил под верхнюю часть капота резиновые куски шланга, чтобы теплый воздух от мотора шел прямо на стекло. Это немного улучшило дело. В кабине, правда, теплей не стало, но у нас не то, что у немцев — были полушубки, валенки.
Апресян мурлыкал какую-то восточную мелодию, мотор подпевал, я клевал носом… И вдруг чуть не ударился о лобовое стекло; во всяком случае, если б не ушанка, голове не поздоровилось. Машину занесло вбок — так резко Апресян затормозил, а сам выругался совершенно чисто по-русски, без обычного своего акцента.
— Что такое? — спросил я.
— Лезет под машину, черт! — сказал Апресян и выскочил из кабины. Я, ничего еще спросонок не видя и не понимая, сделал то же самое.
Возле правого переднего колеса стояла невысокая фигура. Косой лучик света из прорези фары падал почему-то прямо на пуговицу пальто — черную большую пуговицу, она сверкала, как кусок антрацита. Я успел разглядеть эту пуговицу на слишком легкой для зимы одежде, успел понять, что передо мной мальчик, и тут же поскользнулся и упал, чуть не задев крыла машины. Встал, машинально отряхнулся… и снова брякнулся. И услышал смешок Апресяна.
— Что это вы, товарищ лейтенант? Не пили вроде.
И опять засмеялся. В самом деле смешно: как нарочно. Как на сцене.
А мальчишка молчал. Так мне и запомнилась эта встреча с Колей Охреем: сверкающая, как антрацит, пуговица и полное молчание, когда, казалось бы, каждый нормальный мальчишка должен просто помирать со смеху.
Коля очень замерз, просил подвезти. Куда?.. Он сам еще не знал, не понял, не уложил в мальчишеской своей голове, что ему теперь делать, куда идти, как жить. В кабине, усевшись между мной и Апресяном, Коля стал рассказывать.
Собственно, и не рассказывал он, а отвечал на вопросы. Мы узнали, что вообще-то они, Охрен, с Урала, но сюда приехали давно, Коле еще, наверно, двух лет не было. Отец шофером в совхозе работал, мать тоже там, а еще сестренка, Людка, была… Убило их, в общем. То есть насчет отца неизвестно: его как в армию забрали, с тех пор ничего; а мать и Людку — сегодня… то есть, вчера… нет, сегодня.
Для него уже смешались ночь, день, утро. Помнил он только, как веселые, спокойные немцы вдруг заспешили, засуетились, захлопотали. И стали отходить. Но перед этим жгли все, что под руку попадет, — дома, сараи, даже собачью будку во дворе сожгли…
