Акука | страница 69

Все это и есть отклик: кисть моей руки — ворот — цепь — ведро — зеркало — водяная жила — недра земли. Недра! Мы в эти секунды вместе, заодно.

Теперь поднимай воду, накручивай цепь на ворот, виток к витку, виток к витку. Звонко, по-весеннему срываются в колодезную глубину капли воды с мокрой цепи. Словно слышу далекий, из минувшего марта, даже из февраля, звон капели под сосульками. Без отклика, хоть и колодезного, неуютно. Отклик — ответ на зов.

Не пей из чужого колодца, своя вода не потечёт.

Жаба беспечно дремлет в незабудках.

12 мая. Первое по-настоящему тёплое утро.

Иду умываться на Першокшну. В полуголой сирени пробует голос соловей. Нахожу его глазами. И он меня видит, но не боится, ему некогда. Сидит на невысокой ветке с поднятым в небо клювом. Значит напился росы с березового листика, иначе не запел бы.

Радость первого соловья можно понять:

— Дома, дома, я дома! — уняться он не в силах и не надо!

Спускаюсь к воде. Снял тельняшку. Умываюсь шумно, в своё удовольствие. Вкусное по утрам умывание в речке!

Соловей не замолкает, себя и какую-нибудь тихую самку тешит.

Вспомнил примету: кто при первом соловье скинет рубаху, того блохи не будут кусать. Семь утра, а у меня такая удача!

Давно заметил: соловьёв не пугает плеск воды, а притягивает. Может быть потому и додумались люди наливать воду в свистульку, подражающую соловьиному бульканью.

Певец несколько рассветов подряд поджидает меня у реки. Мое умывание его возбуждает, создает нужный фон солисту. Приваживает меня соловей, подманивает! Место выбрал самое подходящее для нас обоих: здесь река разговаривает.

«Река разговаривает» не для красного словца сказано, а услышано на перекатах через речники — речные булыжники. Здесь голос вода чистый, нежно-воркующий. А перед закатом он стелется над руслом.

Иногда слышишь два голоса, высокий и низкий — в разных местах реки вода разными голосами живёт. Не этим ли живым голосам отвечают вечерняя и ночная соловьиные трели из прибрежных кустов черёмухи и сирени? Соловья бодрит перекличка с речною водой.

И ещё в одном месте река разговаривает. Там, где гулко обегает завалы и обволакивает их бело-серой высокой пеной, будто кипит завал. Там свой соловей хозяйничает.

Я всё умываюсь.

От недостроенного соседского дома с лаем несётся молодая бестолковая немецкая овчарка Пирас, облаивает всё, что видит, — прихватила след! Дом свой излаяла, ольху и тополь у воды, реку.

Соловей опешил, умолк. Не знает видно поговорки! «И в Иерусалиме собаки есть».