Акука | страница 65

И он машет:

— Де-да-аа!

— Я пошел за гриба-а-ми-и! — кричу в уплывающее окно.

Вагон уже далеко.

Вот и поезд скрылся.

Я иду по перрону Вильнюсского вокзала за грибами.

КОНЧИЛАСЬ СВОБОДНАЯ ПОВЕСТЬ ПРО ТРИ МЕСЯЦА И ТРИНАДЦАТЬ ДНЕЙ.

ПОЧЕМУ СВОБОДНАЯ?

ПОТОМУ ЧТО Я НИКОГДА НЕ ПИСАЛ ПОВЕСТЕЙ. ДАЖЕ НЕ ЗНАЮ, КАК ЭТО ДЕЛАЕТСЯ. НО ЧУВСТВУЮ.

ТАКАЯ ВОТ СВОБОДА…

Апрельское утро на хуторе начинается неспешно, зябко. Само в себя кутается да в туманы.

Что выше леса?

Солнце! Яркое, красное оно обжигает зарею сосны, встает-выкатывается из-за леса медленно, тяжело, по-хозяйски. С востока на запад трогаются в рост длинные чистые тени. Их отбрасывает всё, что растёт и стоит на этой земле. Утром тени ярко-фиолетовые, днём темно-зелёные бархатные, вечером — синие с золотом.

ПОШЛИ СОЛНЕЧНЫЕ ЧАСЫ. Не слышно, да видно. Утро ясное успело завести их. Говорят, солнышко восходит, барских часов не спрашивает.

Ближе к полудню тени сосен уходят на глазах сами в себя, укорачиваются, как складное удилище.

Нередко погода размывает стрелку солнечных часов, но стереть не в силах. Солнце и за облаками солнце. Светотень то успокаивается, то трепещет. Согласно слабеет или усиливается моё сердцебиение, жар сердца. Но дышится свободно, в полные лёгкие.

И вдруг дыхание перехватывает.

Нездоровье?

Да нет же, гроза надвигается.

Короткие, быстрые молнии в эту пору ярко-зелёные, как упругие стебельки озимой ржи. И так же молоды.

Бесшумна перекличка юных молний и стеблей-ровесников.

Ещё не время ливневого обвала. Складываются лишь начальные слова близкой бетховенской песни. Перезвон звуков впереди.

Старик-сосед Ян Юсис задрал голову, глядит на запад:

— Что ты скажешь…

Широченная грудь пахаря делается на вдохе квадратной.

Над хутором литовским разлился дух растворённой в мареве муравьиной кислоты.

Замри, время грозу творит.

И снова полный штиль, ленивый, блаженный. Идут солнечные часы.

Спиною чувствую, головой без шапки, как спеленут воздушной волной, и меня покачивает, даже присесть охота. Послегрозовая озонная пелена вкусна, словно антоновка с дерева. Только не хрустит. Сейчас и не надо хруста, никакого шума.

Ближе к макушкам взрослого сосняка даже в безветрие перешёптывается прозрачный пергамент молодой сосновой коры. Она лохматится, отслаивается, отрывается от стволов и причудливо планирует с высоты на игольчатый коврик у комлей.

Близ муравейника беспечно порхает махаон — красавец-парусник с изящными шпорами по нижним концам крылышек-парусов. Вот он опускается на первоцвет. Разве не видит муравьев?