А за порогом сна собираются и собираются толпы звёзд. И просыпается добрый дух старого дома.
Дни и ночи складываются неожиданные, потому что вещи обладают памятью.
На книжной полке дышат прошлогодней весной гнёзда дрозда, серой славки, коноплянки.
В бутылке из-под молока цветёт с прошлогодней осени память о вереске.
Колосится, что-то шепчет сам себе в длинные усы снопик ячменя.
В цветочной вазе без воды шуршит высокий букет овса.
Набирается сил молодая косуля, сочиненная из сухого березового корня.
Чинно соблюдают тишину звонкие можжевеловые посохи. Они стройно привалились к стенам и ждут наших тёплых рук.
Бесшумно вьется на подоконнике белесая шкурка-чулок ужа-выползка.
Вольно живёт по ночам дух старого дома. Где этот дух обитает днём? Конечно, на чердаке. Пойдём!
Поднимаемся по лесенке-дробиночке. Вот и чердачный простор.
Не часто попадает луч солнца под скаты высокой крыши. Всего два оконца. В четыре часа дня луч входит в южное. Высветит яркой солнечной стрелкой точное время и уйдет с чердака дальше и выше. Днём здесь просыпается душный пыльный сумрак. Потом наступает ночь — тихая, отзывчивая, душистая.
И днём, и ночью живут на чердаке сундук со старыми учебниками для зрячих и слепых детей, чемодан без замков с ученическими тетрадками. Давно уже отдыхают здесь начальные школьные науки.
Два мячика цветных заблудились с прошлого лета. Ждут, когда о них вспомнят. Давно не просыпается оплывший гнутый подсвечник с огарками. Насупилась глиняная кошка-копилка с осыпавшимся глазом. Тусклому медному самовару и чашкам с отбитыми ручками снится чистая скатерть.
Тоскует по горячему камню и холодной воде рассохшаяся кадушка дубовая. С неё сползли ржавые обручи; стесняется, бедняга, своей неопрятности. Забились в кадушку полосатые льняные покрывала, полотенца, блеклые, как октябрьское поле.
Корытце долблёное помнит все поколения голых хуторских малышей. Теперь в нём дозревает сентябрьская клюква. Ее собрала бабушка Антон Антоныча на дальнем болоте.
Как юбка сказочной балерины, покачивается розовый абажур. Его нанизали на лысую швабру, а он мечтает о лампочке, хотя бы в сорок свечей.
Прялка с поломанным приводом и педалью закуталась в остатки ветхой пряжи. Щербатая трепалка-гребень понимает: никогда больше не дышать ей воздухом голубого глазастого льняного поля.
