Габи поднялась с кровати, нашла свой портфель и достала планшет. Глядя на нее, идущую обратно к кровати, Алим думал, что в ней было нечто великолепное. Он знал, что она застенчива, но здесь ни тени застенчивости не оставалось, и она естественным движением снова легла рядом с ним. Алим обнял ее. Она открыла на планшете последний снимок Лючии — тот, который отправила ей мать прямо перед полетом в Зетлехан.
Алим ни секунды не сомневался, что это его ребенок. Но он не ожидал, что простая фотография так тронет его сердце.
У нее были миндалевидные глаза, и в них сквозила прекрасная древняя душа; она была истинной аль-Лехан.
— Когда был сделан этот снимок? — спросил он.
— Мама отправила его вчера. Я получила его, когда самолет приземлился.
— Она такая маленькая, — сказал Алим, не в силах отвести глаз от своей дочери, которую мог увидеть только так, на экране.
— Сейчас она нормальных размеров для новорожденной, — сказала Габи. — Она быстро нагнала.
Пока Алим просматривал другие снимки, Габи объясняла каждый из них:
— Это в тот день, когда мы с ней вернулись из больницы. А это — в день, когда она родилась.
Алим в тот день летел в Зетлехан.
Он смотрел на свою хрупкую дочь, а потом взглянул на мать, которая ее держала. Габи действительно потеряла вес; на снимках она выглядела исхудавшей и бледной, испуганной, но в то же время гордой. У него сжалось сердце от боли и страха от мысли о том, как все могло повернуться.
— Ты прекрасно справилась, — сказал он и посмотрел на Габи.
Она ожидала обвинений, гнева за то, чего она его лишила. Но его голос был добрым, а в словах звучала гордость за то, как она позаботилась об их дочери. С первого дня их знакомства Алим завораживал ее тем, что реагировал на все не так, как она ожидала…
— Больше у меня нет снимков, — сказала Габи. Но он нашел еще один. Не их дочери; а их танца в пустом бальном зале.
Она покраснела, чувствуя себя так, словно Алим прочитал ее дневник, и поспешила объяснить:
— Фотограф оставил камеру на автосъемке в зале…
Ей было немного неловко из-за того, что она сохранила снимки; но о каком смущении может идти речь, если она сейчас лежит в его постели и вспоминает ночь, когда они зачали дочь?
— Я перешлю тебе фотографии Лючии?
— Уже отправлено, — сказал Алим, нажимая на снимки.
Они лежали в темноте, и ветер звучал как оркестр, играющий только для них двоих.
— Привезешь ее с собой в следующий раз? — спросил Алим.
Габи застыла. Следующего раза не будет. Для Габи ничего не изменилось — только то, что теперь он знал.
