Прижимая к себе куклу, она сидела у стены и ждала, когда все наконец закончится. Так или иначе. Детали уже не имели значения. Эмиль хныкал, тянул ее за подол, просил еды и спрашивал, когда придет папочка.
Она не отвечала. Ей казалось, что, если немного перетерпеть, все изменится.
Вот сейчас она закроет глаза, а когда откроет, — за окном вместо серого апрельского дня окажется яркое солнце. И она, Моника, будет идти по улице, как всегда, прекрасная и элегантная, словно актриса, под руку со Стефаном, а впереди, с колесиком на палочке, будет смешно трусить маленький Эмиль.
Эта картина и вправду вставала перед глазами, как живая. Моника даже ощущала запах своих духов, слышала перешептывание мелкого гравия под ногами, ощущала на опущенных ресницах солнечные лучи.
Это была прекрасная картина, но стоило открыть глаза, — и их заполняло серым. Пепел. Вся ее жизнь превратилась в пепел.
— Мамочка, ты со мной играешь? Не пугай меня, мамочка! — плакал Эмиль.
Она, делая над собой усилие, гладила сына по кудрявой, как у ангелочка, голове. Все переменится. Так или иначе. Рано или поздно. Нужно просто потерпеть.
А потом дом наполнился голосами и топотом. Это был чужой, враждебный топот, болью отдающийся в висках.
— Следуйте за мной. Быстро! — сказал человек на очень плохом немецком. И пахло от него тоже плохо — гарью и потом.
Их дом, место, где они были так счастливы, остался за спиной. Моника до боли сжала зубы.
Под ногами хлюпала грязь. С неба срывались крупные капли, пощечинами хлопающие по лицу, сползающие за воротник медленно и неприятно, словно черви.
Кукла! Мысль о ней обожгла так, что Моника вздрогнула и остановилась.
Как она могла забыть куклу, их единственное богатство?!
— Мне нужно вернуться! Пустите меня! — быстро говорила она, но неуклюжий лопоухий солдат, одетый в чужую форму, ее не понимал.
Оглянувшись на осиротевший дом, — и когда успела вылететь добрая половина стекол? — Моника вдруг увидела человека. Он спускался по ступенькам, держа в руках ее куклу. Ее сокровище. Ее последнюю надежду. Эти варвары забирали у нее самое дорогое!
Моника рванулась, но солдат схватил ее, не пуская, принялся говорить что-то на чужом языке.
— Воры! Проклятые убийцы и воры! — кричала Моника, срывая голос, и колотила своими нежными руками по грязной грубой шинели солдата. Рукам было больно, а этому дубу — хоть бы хны. Он и по-человечески разговаривать не умеет. — Будьте вы прокляты!
Убийцы. Захватчики. Конечно, они отняли у нее последнее. Они пришли в ее страну, убили ее мужа и разрушили ее безмятежное счастье. Да будут они прокляты! Пусть все они будут прокляты, а более всех — подлец, лишивший ее последнего достояния!
