— Я ждала тебя так долго! — пробормотала я, изо всех сил впившись пальцами в его плечи, пытаясь вжаться в него еще плотнее, хотя это было невозможно…
А потом я тихо, чтобы он не заметил, целовала его в родинку, расположенную чуть выше левого соска, и думала о том, что мне больше совершенно нечего желать. И в этот момент, когда мне было так хорошо, как никогда, я внезапно почувствовала на себе холодный, презрительный взгляд.
Медленно повернув голову, я встретилась глазами с Гретхен.
В ее взгляде было холодное презрение, а изящные губки искривила усмешка. Она презирала меня и в то же время, кажется, ревновала.
— Что-то не так? — Ник приподнялся на локте.
Оказывается, он не спал.
— Все нормально, — отозвалась я, все еще не в силах отвести взгляд от куклы.
— Она нас осуждает?
Я не удивилась, что Ник прекрасно понял, что именно происходит. Любой другой бы не понял, но только не он.
— Она просто не знает тебя, — пробормотала я, уже понимая, что говорю глупости. — Ты будешь смеяться, и это правильно. Она же всего лишь кукла.
Он накинул на себя покрывало, словно застеснялся под ее пристальным взглядом.
— Я не стану смеяться, — серьезно заверил Ник. — И вправду неудобно, что так получилось.
Он смотрел не на меня, а на куклу, и так, словно действительно чувствовал перед ней вину. А вот взгляд у куклы словно бы неожиданно смягчился, наверное, ей понравилось то, что Ник перед ней извиняется.
1974 год, апрель
Борис махом опрокинул в себя стопку и с тоской посмотрел на желтые обои. Если бы не Лена, он бы не остался в бывшей родительской квартире, а лучше и вовсе уехал бы куда-нибудь на Север. Там и денег больше, и подальше от того, что он всеми силами старался забыть. Но Лена не могла без столицы. Работа костюмером на «Мосфильме» дарила ей истинное счастье, она и дома все время шила, доставая дефицитные ткани, придумывала необыкновенные фасоны, и к ней всегда выстраивалась очередь из клиенток — то, что она делала, уж никак не сравнить со скучным ширпотребом. Она и Боре сшила модные брюки, узкие вверху и с широкими штанинами, такие, что, надевая их, Борис не узнавал себя, казалось, что в зеркале отражается артист.
— Ты у меня самый красивый! — говорила Лена и целовала его куда-то в район подбородка.
Смешливая, не столь красивая, сколько обаятельная, по-домашнему милая, она привлекала к себе внимание своей живостью и приветливостью.
Он любил Лену так, что готов был для нее на все. Даже на возвращение в эту проклятую квартиру, даже на соседство с ужасной куклой, которая до дрожи пугала его с самого детства. Нет, сейчас он, разумеется, не верил в то, что кукла может прийти к нему ночью, и все же эта фарфоровая мадемуазель вызывала неприятное чувство, во многом замешенное на воспоминаниях о том, как ее любила мама.
