Да не в этом дело. Дело в нем самом. Тебе просто не понять, дружище.
Не понять чего? – уточнил я.
Он отнял руку от лица.
Его.
Что-что?
Его! Он не… как тебе объяснить… в общем, это невозможно.
Что невозможно?
Уйти.
Музыканты заиграли громче, и мне пришлось наклониться к Рэю.
Уйти невозможно. Он не даст. Говорит: раз ты действительно мой друг, ты этого не сделаешь. Если, конечно, дружба для тебя не пустой звук. Если ты умеешь дружить.
Это называется дружбой?
И Рэй заорал…
Нельзя – и баста, мать твою!
Откинувшись на спинку стула, он поставил локти на стойку.
Да, именно так он говорит. Я знаю. Есть в этом что-то жуткое. Но если его бросить, он может на все пойти. Достанет тебя где угодно…
У него дрогнул голос. Проведя пальцем по краю стакана, он поднял взгляд, и наши глаза встретились.
…и убьет? – спросил я.
Рэй снова отвел взгляд, постучал по ободку стакана, но что он хотел этим сказать, я так и не понял. Мои мысли занимали странные высказывания Хайдля о друзьях: я представил, как они звучали в его устах – полуамериканских, полунемецких, – с примесью австралийского сленга.
Друг? – переспросил я. Черта с два ты ему друг.
Ну… он считает иначе. Не могу толком объяснить.
Вот и прикончи его.
Ага. Думаешь, мне самому такое в голову не приходило?
И вновь он сунул палец в рот, направив к затылку, как леденец на палочке, и выдал:
Ба-бах! – Его лицо исказила маниакальная, кривоватая усмешка, которую он, видимо, приберегал для тех случаев, когда собирался настоять на своем, когда был пьян или укурен, когда намеревался угнать машину или отбить чужую девчонку, только на сей раз гримаса исчезла так же быстро, как появилась.
Вот так-то, Киф. Не думай, что у меня подобных мыслей не было. У меня постоянно возникают такие мысли.
5
В одиннадцать утра пятницы мое бесхайдлевое кабинетное одиночество нарушил телефонный звонок. Бессонные ночи, работа, «колеса», Хайдль, сомнения в том, что можно закончить книгу в срок, – все это меня доконало. Я сидел как вареный. В голове была только тина. Все утро я бился над одной главой, но ничего не выходило, ничего не срасталось, и я опять погрузился в раздумья о Хайдле: меня сразило его непонятное желание расстаться с жизнью, пусть только лишь зафиксированное на бумаге. Я поднял трубку. Звонила секретарша Джина Пейли.
В своем кабинете директор «Транспас» извинился, что слишком давил на меня, требуя ускорить работу над рукописью. В его тоне слышалось тревожное сочетание жеманной учтивости и небрежной грубости.
