Мы ринулись вперед, пустив коней вскачь. Вслед за нами весь табун выкатился со двора на широкую, извилистую улицу, покрытую толстым слоем белесой пыли. Небо, менявшее свой цвет с каждым мгновением, было теперь молочно-белым. Звезды погасли. Луна совсем поблекла. Сквозь топот неподкованных копыт мне слышался шум моря, похожий на шелест вековечного леса, с его нестареющей гладкой корою и вечнозеленой листвой.
Выехав за околицу все еще спавшего села, Урума прильнула к шее Хасана и несколько раз ударила его пятками. Маленький, черный, как вороново крыло, жеребец припустил еще быстрее. Я старался держаться от него на расстоянии лошадиного корпуса. Остальные лошади напрягали все силы, тщетно пытаясь догнать нас. Чем дальше оставался Сорг, тем бешеней неслись наши кони и весь табун. Хотя я непрестанно понукал своего скакуна, не давая ему замедлить бег, Урума намного обогнала меня. Прильнув к спине и шее Хасана, она, казалось, слилась с ним в одно целое.
Над морем заалела заря. И вдруг там, далеко, где море сливалось с небом, а небо растворялось в море, предвестником ослепительно-величественного восхода, вспыхнул край солнца. Море, на которое я время от времени бросал торопливые взгляды, приобрело резкую и густую темно-зеленую окраску. Степь, столь же бескрайняя, как и море, предстала предо мной почти в таком же великолепии — устланная ковром короткой и жесткой травы, чертополоха, репейника и колючки. Неожиданно Урума повернула своего распаленного жеребца и, описав широкий полукруг, остановила его. Вслед за нею я тоже заворотил и остановил своего. Я радовался, что он не сбросил меня, потому что в следующее мгновение весь табун Селима Решита призрачной тенью пронесся совсем рядом. Я хотел было броситься за табуном — догнать и повернуть обратно, но Урума с тревогой в голосе крикнула:
— Не надо догонять лошадей, Ленк! Пусть скачут, покуда скачут, потом сами вернутся.
И действительно, табун, проскакав не больше нескольких сотен метров, замедлил бег и почти шагом вернулся обратно. Лошади разбрелись по пастбищу и принялись щипать жесткую траву. Живительная прохлада раннего утра остужала их покрытые пеной бока, от которых тонкими струйками поднимался пар.
Восточный край пастбища кончался у самого моря. Ветер, проснувшийся с восходом солнца, налетел и наморщил сверкающую поверхность воды. К западу, югу и северу бесконечно простиралась ровная степь, покрытая жесткой колючей травой, репейником и чертополохом. Кроме татарского села, чуть видневшегося у горизонта, сколько я ни оглядывал даль, взгляд мой не встречал ничего, только белесое утреннее небо, пустынное море, еще красноватый солнечный диск и бескрайние просторы равнины, по которой ходили волны созревшего ячменя, пшеницы, ржи и овса.
