Урума по-прежнему сидела верхом. Вдруг она повернула жеребца, ударила его пятками в бока, прильнула к его шее и умчалась бешеным галопом, не сказав мне ни слова. Я следил за нею, пока глаза не затуманились слезами и даль не поглотила ее. Оставшись один, без единой человеческой души вокруг, я оглядел свою жалкую внешность, и острое чувство отвращения к самому себе пронизало меня до костей. Я провел ночь в сарае, на каких-то заскорузлых шкурах, как жалкий изгой и бесприютный бродяга, не раздеваясь и не разуваясь. На мою грязную и мятую одежду было тошно смотреть. Злой и мрачный, один в степи и на побережье, я поспешно разделся догола и растянулся на песке. Песок был сырой и холодный, так что сначала я закоченел. Зато от усталости не осталось и следа. Какое-то время я дрожал, как в ознобе, и лязгал зубами. Но вскоре солнце, едва успев взойти, выкатилось в небо и, набирая силы, засверкало все ярче и горячее. Песок раскалился. Прогрелась трава. Понемногу стал согреваться и я. Море уже не было пустынным. Вдали виднелось несколько белых и черных пароходов, возвращавшихся с края света или уходивших на край света. Они оставляли за собой густые гривы дыма. Ветер трепал их концы, рвал их в клочья и рассеивал по небу. Прошло несколько старинных парусных судов. На пастбище озорные жеребята и двухлетки успевали и пастись и играть друг с другом. Я смотрел поочередно то на табун, расползшийся по пастбищу, то на море, то на высокое посиневшее небо. И скоро устал. Прикрыв лицо руками, отдался ощущению солнечного тепла. Солнце проникало в глубь тела, наполняя меня сияньем, силой и страстным желанием жить — жить до самого конца света, когда бы он ни наступил. Жара все усиливалась и вскоре стала нестерпимой. Я встал, разбежался и бросился в невысокие волны, с тихим шелестом набегавшие на берег. И поплыл. Поплыл, испытывая наслаждение, до тех пор мне почти неведомое. Мне хотелось доплыть до того места, где море сливается с небом, а небо растворяется в море. Но такого «места» не существовало. Я нырнул с раскрытыми глазами. Когда почувствовал, что задыхаюсь, вылетел на поверхность. Лег на спину, чтоб отдышаться. Под синим небом меня укачивало сине-зеленое море. Сине-зеленое море баюкало меня, как младенца. А на пастбище лошади мирно щипали короткую, жесткую, колючую траву.
Качаясь на волнах, трудно занять свой ум, и я попробовал размышлять над тем, почему мне так нравятся лошади и почему я так влюблен в прозрачные воды рек и бескрайнюю безбрежность морей.
