— Хорошо, Зое, если тебе очень хочется, я расскажу. Только придется набраться терпения.
— Терпения! У меня его, пожалуй, слишком много…
Она улыбнулась счастливой улыбкой. Я улыбнулся тоже. Начал перебирать свои воспоминания — они тяжелым бременем лежали на сердце, и вдруг наткнулся на события прошлогоднего лета, долгого и жаркого, которое я провел в одном убогом, задыхавшемся от зноя и пыли татарском селе. Оно находилось в том диковинном крае нашей страны, что с незапамятных времен зовется Добруджей… Я всегда очень любил лошадей. Сейчас эта забытая любовь вновь ожила, и мне захотелось не спеша, обстоятельно рассказать, как я присматривал за полудиким табуном татарина Селима Решита из Сорга, к которому нанялся слугой. Как дни и ночи пропадал с табуном на пастбище у самого моря. Как водил табун на водопой и стерег от воров.
— Стало быть, лошади щипали траву, отгоняли хвостами мух… Ну, а ты-то что делал в это время?
— А я предавался своим мыслям. Купался в море…
— Мыслям? О чем ты думал?
— Человек думает о самых разных вещах.
Она поникла. И отважилась спросить прямо:
— Послушай… А обо мне ты совсем не вспоминал?
Мне было стыдно сказать неправду. Я промолчал.
— Значит, не вспоминал. А мне было бы так приятно услышать, что ты хоть разок подумал обо мне.
Я снова промолчал. Зое улыбнулась:
— В конце концов с чего бы тебе вспоминать обо мне? Ты ведь забыл меня.
Я пробормотал, заикаясь:
— Нет, я тебя не забыл.
— Ладно уж. Рассказывай дальше…
— Я только что вернулся из Италии. Я был раздет, разут и без денег. Искал работу. А когда ищешь работу, воротить нос не приходится, нанимаешься к первому встречному.
— Ты вечно ищешь работу, а когда находишь, то она тебе быстро надоедает, и ты ни с того ни с сего бросаешь место. Помню, перед войной, когда ты жил здесь, в городе, ты за год переменил пять или шесть хозяев. В тебе словно змея сидит и жалит в сердце, не давая ни минуты покоя.
— А кто его знает? Может, ты права, во мне действительно свила гнездо змея… Может быть, во мне и впрямь поселился какой неуемный змей или червь… Во всяком человеке живет тайное беспокойство, и от него невозможно избавиться. То ли мечта, желание. То ли тоска… Разве можно от этого уйти?
— Не знаю, — сказала Зое. — Если бы знала, сказала бы.
Тени деревьев становились все длиннее. Небо чуть порозовело.
Шум в городе усилился. Протяжный колокольный звон двенадцати городских церквей звал к вечерне. Потом, словно поняв, что звонят понапрасну, колокола смолкли. Все застыло в оцепенении. Где-то неподалеку по булыжникам мостовой протарахтели колеса пролеток.
