Девчонка сверкнула глазами и сердито обрушилась на него:
— Почему ты не сказал, как меня зовут? Что, у меня имени нет? Лучше бы сказал, как меня зовут, чем говорить, что я сумасшедшая и взбалмошная.
С приветливой улыбкой подойдя ко мне, она протянула руку, как благовоспитанная барышня, и представилась:
— Меня зовут Деспа… Деспа Арэпаш… И я совсем не такая, как говорит этот однорукий. Он говорит гадости, потому что у него поганый язык.
Я улыбнулся и притворился удивленным:
— Деспа? Ты говоришь, тебя зовут Деспа?
— Да, Деспа. Как сказала, так и зовут. Ты что? До сих пор не знал ни одной девушки с таким именем? Так давно живешь, должен бы всего насмотреться. По-моему, ты большой осел.
Мне понравилось, как она держится и говорит. Меня не обидело сравнение с ослом. Напротив, подбодрило. Я развеселился и принял участие в игре.
— Да, это правда. Я уже совсем большой осел и живу на свете много лет. Но, честно признаюсь, до сих пор не встречал девушки по имени Деспа.
— Может, скажешь, что даже не слышал?
— Слышать слышал, раза два, но лично знать не приходилось. Ты и сама, наверное, знаешь, что Деспа — довольно редкое имя.
— Вот поэтому-то мама и окрестила меня так, чтоб у меня было редкое имя.
Однорукий засмеялся.
— Деспа… Редкое имя… Да к чему тебе редкое имя?
Смех и слова однорукого рассердили ее.
— Не смей смеяться надо мной. Слышишь? Не смей надо мною смеяться!.. Калека!..
Я вмешался:
— Не ругайтесь. Пожалуйста, не ругайтесь.
Деспа пристально посмотрела на меня. Потом сказала:
— Ладно. Раз ты просишь не ругаться — не будем.
Она выгнула спину, так что сквозь тонкое платье четко обрисовались круглые груди, похожие на персики. Обожгла меня своими черными, как деготь, глазами и спросила:
— Я тебе нравлюсь?
Ее бесстыдный вопрос был как неожиданный удар, и я смутился. Потом овладел собой и шутливо ответил:
— Ты хорошенькая. Даже очень.
— Хорошенькая? Даже очень? Зачем врешь? Едва вошел в дом, а уже врешь… Уши вянут слушать.
— Я правду говорю, Деспа, истинную правду.
Она помолчала. Подумала. И опять не поверила мне, Покачала головой.
— Смеешься надо мной! Издеваешься! Врешь без зазрения совести. Эх ты, хромоногий! Сухарь! Желтушный! Так знай же, что не только у Филипаке язык поганый. У меня язычок не лучше. Если хочешь проверить, послушай…
Она уперла руки в боки, как это делают слободские кумушки, когда бранятся и поносят друг друга на виду у всей улицы. На меня обрушился поток брани и оскорблений. В этом она знала толк. Она честила и поносила меня, пока не устала. Потом ушла, сердито хлопнув дверью.
