— Если бы дал…
— А почему бы и нет? Ему ведь ничего не стоит.
— Стоит лишь захотеть.
— Это верно, сударь. Лишь захотеть.
Мимо нас прошел в грязной, замасленной робе стрелочник, пожелал нам доброго вечера. Мы ответили тем же.
Из города не спеша подкатила пустая пролетка и остановилась неподалеку. Свистнул и запыхтел паровоз. Из вокзального ресторана донеслись пронзительные вопли подгулявшего посетителя.
— Мама-а-а!.. Мама-а-а! Зачем только ты меня на свет родила? Ведь я тебя об этом не просил, мама-а-а!..
Ему никто не ответил. Наступила глубокая, гнетущая тишина. Пока старик чавкал, занятый едой, я от нечего делать разглядывал пестрые афиши, украшавшие стены зала ожидания. На одной было написано:
ПРОВОДИТЕ ЛЕТО В СИНАЕ[5] КАЗИНО
ТАНЦЫ
На другой:
ПОЕЗЖАЙТЕ ВМЕСТЕ С НАМИ НА МОРЕ
Афиша, приглашавшая в Синаю толстосумов, представляла собой пейзаж с горами, елями и роскошной виллой, распахнувшей навстречу солнцу широкие окна. На афише, звавшей тех же богачей поехать к морю, я мог любоваться солнечным пляжем и двумя смуглыми девушками в купальных костюмах. Третья афиша советовала своим читателям пить перед едой аперитив Мартини. Мелькнула мысль: Синая и мне бы не повредила. Чистый воздух, не жарко. Море тоже пошло бы на пользу. Солнце прогрело бы мое хилое тело. Я плавал бы в море. Пересыпал в руках песок. И может быть… Может быть, снова повстречалась бы мне дочь татарина из Сорга, Урума, чудесная, загадочная Урума.
Воспоминания о юной татарочке Уруме и о времени, проведенном на берегу Черного моря, среди татар, налетели на меня как вихрь, захватили, заполонили воображенье, вновь обожгли и разбередили душу. Из груди моей чуть не вырвался стон. Я сжал зубы, собрал всю свою волю и безжалостно прогнал нахлынувшие воспоминания. Потом торопливо огляделся, надеясь как-нибудь отвлечься от своих раздумий. Под афишами, приткнувшись к стене, пристроилась группа солдат. По их плотно набитым котомкам можно было предположить, что они возвращались после отпуска обратно в казармы. Солдаты спали глубоким сном смертельно усталых людей, положив головы на плечи друг другу, смешавшись в одну грязно-серую кучу. Я содрогнулся и застыл на месте: у одного из спавших из-под отставших подметок торчали большие узловатые пальцы. Обмотки, казалось, были подобраны на помойке. Измятые брюки — заплата на заплате. Кители настолько грязны, что невозможно угадать их первоначальный цвет. Один из солдат, спавший с открытым ртом, захрапел. Через некоторое время храпели уже все; под храп сон их стал еще крепче. Наши крестьяне — я видел это не раз да знал и по собственному опыту — спят как придется: раскинувшись на твердой, как железо, земле и положив руки под голову — в жаркое время, съежившись и свернувшись калачиком — когда холодно. Сон этих людей, даже когда им снятся сны, всегда глубок, потому что всегда измождены их тела.
