Старик, о котором я, задумавшись, совершенно забыл, — вот бы так про него забыла смерть! — все еще чавкал, сидя подле меня. Пытаясь обмануть себя, вообразив, будто у него много разной еды, он не спешил глотать и подолгу пережевывал каждый кусочек. Его чавканье начинало меня раздражать. Я уже подумывал — не лучше ли сейчас встать и уйти, пока не успел обидеть его какой-нибудь резкостью, — но тут челюсти деда устали жевать, и он, проглотив последние крошки, удовлетворенно обратился ко мне:
— Ну, сударь, теперь-то уж мне есть, что запивать.
— Если бы у меня было, я дал бы вам еще.
— Когда такой же бедняк отрывает от себя последний кусок, это все равно, что отдать другому свою душу.
Отдых и еда не успокоили меня. Я чувствовал, как во мне растет чувство бессильной злости, омрачая и отравляя сознание.
— Я бы отдал вам и душу, дед. С радостью. Мне она все равно ни к чему.
Старик пристально посмотрел мне в глаза. Сказал тоном, не допускающим возражений:
— Никогда не говорите больше таких слов!
— Боюсь, что мне еще не раз придется повторять их.
— Что так? Жизнь опостылела?
— Похоже на то.
Он с живостью юноши вскочил со своего места и уселся напротив. Взял в руки свой посох и погрозил мне.
— Вам… Вам стоило бы задать хорошую трепку. Ведь вы молоды! В ваши-то годы говорить, что жизнь опостылела! Нет, право слово, стоило бы задать вам хорошую трепку!
— Вы и впрямь думаете, что от этого будет какой-нибудь прок?
— А как же… Будто не знаете? За битого двух небитых дают. Нет, хорошая трепка прибавила бы вам ума-разума.
Я пропустил его угрозы мимо ушей. Потом спросил:
— Вы едете на поезде?
— На поезде? Господь с вами. С какой стати я поеду на поезде? А на что господь бог мне ноги дал?
Я засмеялся. Засмеялся и старик, снова усевшись на прежнее место. Резко запахло углем.
— Как только рассветет, возьму ноги в руки и пойду себе по шпалам. Вот так, мил друг, и буду шагать, пока не доберусь до Парепы.
— Вы из Парепы?
— А откуда же мне быть?
— Что же привело вас в город? Какая беда? Или судитесь с кем?
— Нет, сударь, бог миловал. И от беды и от судов уберег. Я по нраву человек мирный. С тех самых пор как родился, ни с кем в драку не лез.
— Стало быть, вы пришли из Парепы погулять и на город посмотреть…
— Мне уж не до гуляний. Да и не стал бы я на это силы тратить, — я этот город как свои пять пальцев знаю. Если вам интересно, сударь, то я пришел в Руши-де-Веде навестить сына.
— У вас есть сын?
— Есть. Единственный, храни его бог. Живет здесь с конца войны.
