Девушка мельком глянула на меня и… поспешила к другой повозке, из которой раздались стоны. Выдавила из себя:
— Целый он… А мне некогда.
Одета она была в сарафан, когда-то белый, а теперь серый от пыли, по подолу рваный, сверху — чёрная потрёпанная кожаная куртка без пуговиц, но ногах — серые с ободранными носками туфли на невысоком каблучке. Чёрные волосы были стянуты на затылке нелепым пучком.
— Красавица! — выдохнул солдат. И повернулся ко мне. — К своим надо, парень! Извини. Ты уж дальше давай сам: скажи медицине, что ты теперь их. Ладно? А я побегу! Да! — остановился вдруг он. — Если встретимся, меня Антохой зовут! Будь!
— Л-ладно, — ответил я и чакнул зубами — понял, что замерзаю.
На мне были только трусы да майка. Ноги — босиком. В общем, был я в том виде, в каком лёг спать. Лёг дома. В Перми. На четвёртом этаже панельной девятиэтажки. В нашей — с родителями и бабушкой — трёхкомнатной квартире. У нас ещё был кот. Сиамский.
Ни квартиры, ни родителей, ни бабушки, ни кота рядом не было. Были раненые.
Я не сразу сообразил, что зовут именно меня. Зовут из той повозки, от которой отбежала так неприветливо встретившая меня… наверное, всё-таки медсестра.
— Парнишка! — стонал из повозки раненый боец; второй, лежащий рядом с ним, молчал. — Парнишка!
— А? — встрепенулся я.
И боец счастливо выдохнул:
— Пить!
— Где? — спросил я, имея в виду воду.
Раненый понял.
— Тут, — прошептал он уже обессилено. — Во фляжке.
Фляжка — зелёная, побитая — солдатская лежала в повозке, в ногах у раненых. Я взял её, крутанул колпачок и замер. Моя мама — медик, среди родственников тоже имелись те, кто был причастен к такому святому делу. В общем, кое-что из медицины я знал. Поэтому и спросил у солдата, опять же имея в виду воду:
— А вам можно?
У раненого был забинтован практически весь корпус: от груди до ног. Если ранение в живот, вода может стать ядом.
— Нельзя… — с горечью простонал солдат.
— Я вам губы оботру, — тут же принял я решение и, не найдя в повозке подходящей тряпицы, рванул низ собственной майки — лентой.
Потрескавшимися губами солдат жадно хватал ткань — старался всосать в себя влагу И на какое-то время ему полегчало; стих безумный огонь в глазах.
Раненый смерил меня, насколько позволяло ему лежачее положение, взглядом — сверху вниз, затем обратно.
— Замёрз?
— Угу! — зубы снова клацнули, и я стиснул их.
— Мешок… из-под меня… достань, — попросил раненый, делая паузы; видно было, что слова причиняют ему страдания.
