Его остановил другой:
— Найн!
Взяв палку из рук хозяина Лёвчика, фашист вытащил ею из костра другую палку — горящую и со всего размаху пнул ногой:
— Ком! Неси!
Палка шипела красным, дымилась, но, зная, что будет, если он не выполнит приказ, Лёвчик схватил её зубами и со всей мочи кинулся назад. Принёс и ткнулся лицом в землю:
— И-и-и! — Боль разрывала губы, язык, нёбо. — И-и-и!
Фашисты хохотали.
Затем тот, что кинул палку, отрезал от непрожаренной части туши кусок мяса и бросил его Лёвчику:
— Ам!
— Найн! Хунд! — тут же возразил хозяин и забрал кусок. Вместо него он отрезал другой — сырое мясо, точнее кость. — Ешь!
Это было первое мясо, которое Лёвчик видел за много дней и, как не болел обожжённый рот, он схватил кость и с визгом помчался под крыльцо, — лишь бы не отобрали.
3
Через село часто проводили пленных. Наших пленных. Сначала часто. Затем реже. Потом совсем редко. Лёвчик видел их сквозь дыры в изгороди: в начале осени испуганных, пришибленных, в середине — усталых, подавленных, в конце — раненых, перевязанных.
Когда выпал первый снег, к Лёвчику пришёл учитель. В потёмках пришёл, крадучись. В руках что-то нёс.
— Лёвчик! — позвал свистящим шёпотом.
Лёвчик не отозвался. Сил не было. Да и вылезать из-под полотенца не хотелось.
Учитель перелез во двор и по-прежнему крадучись направился к крыльцу:
— Лёвчик!
— Ахтунг![9] — взревел из хаты фашист.
И Лёвчик тут же, как того требовал хозяин, взвыл и залаял:
— Гав-гав-гав!
Учитель, испугавшись, кинулся прочь.
Лёвчик видел, как из его рук что-то выпало и осталось лежать во дворе.
— Ахтунг! — ещё раз проорал из хаты хозяин, но во двор не вышел.
— Гав-гав! — пролаял и смолк Лёвчик.
Уже ночью он, стараясь не греметь цепью, подобрал обронённое. Это был кусок овчины — старой, дырявой, но такой тёплой! Чтобы фашист не нашёл и не отобрал находку, Лёвчик до утра рыл голыми руками стылую — у себя под крыльцом — землю. Утром овчину вместе с полотенцем он спрятал в ямку, укрыв домотканиной. Ночами доставал — укрывался-укутывался. Спать стало теплее. Но пришла настоящая зима.
Фашисты стали злыми. Они уже не собирались вместе, чтобы пожарить мяса, выпить и погалдеть. Если и собирались, то для того, чтобы сказать друг другу несколько раз «Москау» и покачать головами.
Лёвчик не один раз выл перед своим фашистом, показывая на свои ноги и руки. Тот только ухмылялся в ответ и шипел:
— Ссоббакка!
Ни обуви, ни одежды не давал. А из одежды на Лёвчике были лишь прохудившиеся портки да такая же ветхая рубашонка.
