— Юра, погоди, не переодевайся! Зайди ко мне.
Я сижу за столом, напротив Вячеслава Михайловича, и что-то мне совсем не хорошо от предчувствия, собирающего во рту вяжущим вкусом.
— Я тебя пока в запас переведу, — начинает тренер.
Что? Как в запас?
— Как в запас? — говорю вслух. — Я же самый быстрый форвард!
— Да, Юр, — соглашается он, — но пока ты давай, не высовывайся что ли… А то уже слухи разные поползли. Не хватало еще, чтобы все узнали.
— Что узнали? — вытаращиваю на него глаза и поверить не могу в то, что слышу.
— Сам знаешь, Юр, — ему явно неловко говорить на эту тему. — Когда там с твоим отцом все успокоится, посмотрим.
— Что успокоится? — срываюсь я и опять просто впадаю в бешенство. — Что у него должно успокоиться? Когда? Когда он начнет на телок смотреть что ли?
— Юра, успокойся…
— Да пошли вы все! Все! — кричу. — С вашими вшивыми правилами! С вашим враньем! Не нужен мне ваш сраный футбол! Я сам ухожу! Потому что ничего у нас не успокоится!
Выбегаю из кабинета, хлопнув дверью, и рву на улицу. Пусть подавятся! И без футбола проживу! А у самого — слезы на глазах. Как же они все меня достали! Все до одного! По дороге налетаю на пацана из команды, почти сбиваю его с ног, от чего он звереет, обзывает меня неуклюжим педиком и тут же получает по морде. Следом получаю в ответку и я.
Иду по улицам. Погода — мерзость. На душе — словно насрали. В голове — запутанный клубок мыслей. Глаз распух, но не очень-то болит — наверное, от холода. Натягиваю шапку почти на самые брови, капюшон, и шатаюсь так от остановки к остановке. Как будто хочу куда-то уехать, но ехать мне некуда. К тете Насте не хочется до дрожи. Надоела ее маленькая квартирка с постоянным запахом еды, ее стремные вытянутые халаты, ее вечно растрепанная прическа, ее глупые нравоучения и лицемерные заявления. Надоело, что она относится ко мне как к ребенку. Я твердо решаю не возвращаться туда. По крайней мере, сегодня. Но уже через три часа руки и ноги коченеют. Я захожу в кафе, выгребаю последние деньги. Мне хватает на большой чайник чая и яичницу. Еще час смело могу кантоваться тут. А потом опять тоска. Ветер въедается в кожу. И никому я не нужен. Даже себе не нужен. Все, все мне врали. Я начинаю перебирать ложь, которой кормили меня с самого детства. Сначала мама с тетей Настей. Насрали мне целый рюкзак камней, огромных валунов, которые я таскал за собой все детство, разрываемый всеми сомнениями и комплексами, что рождаются в голове пацана, растущего без отца. Мои школьные друзья, такие верные, вдруг в один миг сделавшиеся врагами. Товарищи по команде, которые, когда видели Андрея с Владом на матчах, от зависти и восхищения просто дар речи теряли, а потом опустились до тупых оскорблений. И Танька даже, всё ко мне липла, в любви какой-то клялась по пьяни, и вот тебе — «это передается генетически». Откуда только слово такое выучила, дура! А Полина Николаевна вообще хороша. Вмазывала мне про толерантность по отношению к Канарейкину, от одного вида Андрея, наверное, намокала вся, и вдруг посмотри на нее: «Таким нельзя воспитывать детей». Вся ее толерантность сдулась и вылетела через задний проход. Я перебираю так всех, и спотыкаюсь только на одном. На том, кто не соврал, когда это было так нужно. Когда я налетел на него с обвинениями и вопросами, Андрей не стал оправдываться и изворачиваться, хотя мог бы. Что ему стоило сказать: «Юрка, да что за хрень ты несешь! Это все неправда!» И я бы поверил. Скорее всего бы поверил, потому что очень хотел услышать именно это. Но Андрей не стал врать мне открыто, в лицо. Да, он скрывал правду, но не врал, глядя в глаза. Меня передергивает от этой мысли. Мне хочется тут же бежать к нему, в наш дом. Возможно, мне просто хочется закрыться в своей комнате, как в крепости, но и этого желания оказывается вполне достаточно.
