— Существуют?..
Ленину становилось все интереснее и интереснее беседовать с Уэллсом.
— Вообразите только: где-то за миллиарды миллиардов километров от нас есть второй мистер Уэллс, второй товарищ Горький! — Ленин улыбнулся.
— В это верить не хочу. Есть подобные, но не вторые. Человек неповторим, вернее личность.
— Да, мистер Уэллс. Вы правы… А как насчет мистеров и товарищей?
— Хочется верить, что там царит единство в обществе.
— Единство? Возможно только единство товарищей. Значит, общество достигло расцвета.
— Было бы самонадеянностью думать, что самая древняя цивилизация — наша.
— Безусловно, мистер Уэллс… Значит, достигло?..
— Возможно-возможно. И могло бы нам многое подсказать.
— Да-а… — Ленин задумался. — Короче говоря, только овладев космосом, человек по-настоящему узнает, что он такое есть.
— В высшей степени любопытно. Но это будет нескоро.
— Да? — Ленин даже несколько огорчился.
— Война, а после реконструкция, — объяснил Уэллс. — Сначала ломаем, потом строим. Сколько сил впустую! Думаю, нескоро.
— Обидно…
— Нескоро, но осуществимо, в будущем — реально. А ваш план — сверхэлектрическая утопия, хотя я восхищен первыми ростками будущего мира, смелостью, даже дерзостью русских.
Ленин кивнул, принимая искренние признательность и восхищение.
— Приезжайте снова через десять лет и посмотрите, что сделано в России за это время, — повторил он.
— Спасибо, мистер Ленин.
Уэллс поднялся.
Встав из-за стола и подойдя к гостю, Владимир Ильич протянул ему руку.
Герберт Уэллс, прежде чем пожать ее, посмотрел в глаза Ленину. Уэллс сожалел, что по некоторым и очень существенным вопросам их мнения разошлись. Было досадно, что Ленин так жестоко ошибается в главном, эта ошибка может стоить ему жизни. И все-таки…
Словно кончая с раздумьями, Уэллс тряхнул головой и, взяв руку Ленина, крепко, дружески пожал ее.
Владимир Ильич положил на стопку бумаг ножницы — строжайшее указание секретарям не трогать эти дела — и, прежде чем уйти домой, еще раз огляделся, устало потер лоб.
В поле его зрения попало черное кресло слева. Вчера здесь сидел Рыков, сегодня — Уэллс.
Сидел в этом глубоком кресле и Троцкий. Он тоже не разделял его взглядов.
Противник серьезный… Он цепко держался за свои идеи и порою даже удивлялся, что в них не верят другие. «Странно!» Это усиливало впечатление от убежденности Троцкого в своей правоте, придавало ей характер очевидности, явной истины, с которой, опять-таки почему-то, не хотят считаться другие. С усмешечкой человека, которому лишь одному ведома истинная правда, Лев Давидович воспринимал противное.
