За свою жизнь он беседовал со многими великими людьми этого мира — писателями, политическими и государственными деятелями, изобретателями, учеными. Не все они казались ему тогда великими (и действительно, одних жизнь опровергла, других утвердила). Но, пожалуй, все они были с той или иной долей претензии, все — в меньшей или большей степени — стремились произвести на него нужный, выгодный им эффект. Ничего этого и в помине не было у Ленина.
Ленин не боялся быть самим собой: становилось смешно — смеялся или улыбался; становилось грустно — грустнел; не нравилась речь собеседника — хмурился; не верил ему — так и говорил прямо, что не верит. Уэллс знал, что не бояться быть самим собой могут люди только поистине великие, люди великой цели и великих дел. Но и себя Уэллс считал немалой величиной в этом мире. И одними из качеств, сделавших его таким, по его мнению были трезвость суждений и чувство реальности. Вот к трезвости он и призывал себя, когда Ленин начинал говорить о вещах, для него, Уэллса, явно фантастических.
— Практика создания электростанций на топливе, электростанций, использующих водную энергию, — продолжал Ленин, — может быть, и будет расширена, внедрена сначала в одной губернии, потом в другой. Как видите, я говорю о вполне осуществимом.
«А что, собственно, невозможного в том, — подумал Уэллс, — что имеющийся небольшой опыт может быть распространен по всей стране?»
Он сунул руку в карман и нащупал коробок со спичками. Это вернуло его в реальный мир. Достав коробок, машинально вертя его в руках, он слушал Ленина, но уже с другим настроением. Тень недоверия и легкой иронии скользнула по его лицу.
— Я думаю, мистер Уэллс, — продолжал Ленин, — что, когда вы приедете к нам через десять лет, вы убедитесь в жизненности наших теперешних планов.
Свет неожиданно погас, потом лампочки мигнули и снова загорелись слабым, красноватым светом, при котором нельзя было рассмотреть лица собеседника. Ленин даже не взглянул на лампочки, видимо, это был не первый случай.
Уэллс покосился на люстру, но, как и все, что он делал, очень спокойно, не придавая никакого значения внешним бытовым обстоятельствам, какими бы необычными они ни казались.
Лампочки снова мигнули и погасли. Но вот опять замерцали красноватым светом.
— Придется, мистер Уэллс, — просто сказал Ленин, — зажечь свечи.
Уэллс непроизвольно протянул руку с коробком, но, вспомнив о качестве спичек, отвел ее назад. А Ленин, увидев коробок, спросил:
