– О скажите мне, ваше сиятельство, – спрашивал я царя и глотая воздух, – кто это такие и почему они так страдают?
– А это, братец, – отвечал он мне, – есть первый круг аристократического ада. Здесь, на этой пустоши, караются все крепостные халдеи, которые некогда обманывали работой своих господ, а также и бурлаки, не вытянувшие на бечеве ни разу хотя бы один корабль.
И в самом деле, хорошенько вглядевшись в их мужицкие армяки и куцавейки, я вполне согласился с их пыткой. Примечательно же здесь было то, что всюду ходили исправники и хлестали их розгами. Но вскоре Петр Алексеевич повел меня ниже, то есть во второй круг, где также можно было наблюдать другого рода холопов.
Приплывши уж туда, я обнаружил пространство, всюду уставленное коробами и здоровенными ящиками. С обоих сторон этой площади находились склады, на которых также располагались подобные ящики. Были также множество проторенных босыми ногами троп, колеи дорог и сгустки все того же самого зеленого дымчатого оттенка воды, сквозь который проглядывались полчища мертвецов. Каждый из них нес тяжелый ящик или короб от одного склада, до другого, и, донесши и поставивши один такой на землю, они брали новый такой и несли его обратно, прогибаясь до самой земли как дантесские гордецы в Чистилище. Здесь также приходилось претерпевать от ударов розгой.
– Вот значит, Иван Андреевич, – говорил мне царь, – это вот у нас тут воры, которые крали у своих господ или продавали краденное купцам.
– Крепостные?
– Натурально.
Мне становилось немного не по себе, и чем дальше мы углублялись в ад, тем мучительней становились пытки для нашего брата.
В четвертом круге находились одни женщины, и все они были голыми, и все они сидели в больших землянках, которые сверху закрывались мощными клетками, да так, что там не оставалось ровно никакого свободного места. Ну то есть натурально в этих ямах было настолько тесно, что, выбирая из всех мук на свете, я бы лучше предпочел, что бы на мне ездили как на апулеевском осле, чем вот такую пытку.
Когда я подошел к одной такой землянке, то увидел там знакомую мне, но давно уже умершую от тифа женщину. Это была крепостная того самого кузнеца Теремьева, которого я много лет почитал отцом. Я подошел к ней и с жаром спросил ее:
– Что ты здесь делаешь, Акулька?! Спросил я ее на выдохе, после чего взял глоток воздуха.
– Бог тебя упаси, барин, – говорила она, – вот не слушалась я барина нашего, а все бегала в ночь к конюху Матвееву, а теперь вот, изволю претерпевать.
